Душегубы

— Вырубил музыку. Чиж? — Голос явно принадлежал Тяте.

— Вырубил, вырубил, — ответил тот. — Еще по одной? С мороза?

— Тепловоз с вагоном на подходе. Робинзон по рации доложил, что они уже минут через десять в карьер въедут. Видишь, не обманываю тебя. Так что готовь баксы.

— Погоди малость, а? Я еще товар должен поглядеть. А то вдруг там крахмал или вообще гипс какой-нибудь…

— Не веришь?

— Ни хрена. Я, знаешь, когда людям верить перестал? Когда меня в первом классе начальной школы на пятачок обули. Ты сейчас, если по справедливости, Фрола кидаешь, правильно? А можешь и меня так же уделать. Так что пусть сперва вагон подойдет, а там посмотрим, кто кому должен. И сколько — тоже попозже определим…

— Да ты чего, в натуре? Мы ж договаривались о цене…

— Договаривались? Не помню.

— Что-о? Ты такие шутки придержи! Я их могу не понять…

— Не понимай, если хочешь. Я тоже могу кое-чего не понять.

— Я не пойму. Чижик, ты совсем сдурел, что ли? Не пьяный ведь, грамм двести всего принял вроде…

— Ладно, давай доломаем эту бутылочку и всерьез побеседуем.

Из диктофона долетели булькающие звуки и бряканье кружек.

— Будем!

— Дай Бог не последняя…

Похрустели чем-то, должно быть, огурцами.

— Так… — Это произнес Чиж. — Начинаем говорить всерьез и без балды. Вот «дипломат», здесь у меня с собой — могу показать — ровно десять тысяч баксов. Берешь его, садишься на тепловоз и едешь на станцию. Рублей у тебя на билет до Москвы хватит. Или до другого удаленного отсюда населенного пункта. Сумеешь нормально исчезнуть, чтоб тебя Фрол не нашел и не укантовал, — молодец. Не сумеешь — опять же твои проблемы.

— Не понял… — Голос Тяти звучал с явной угрозой.

— Зря. Десять тысяч гринов для такого лоха, как ты, — и так слишком до фига.

— Милок, мы ж договаривались по-другому, — неожиданно ласково произнес Тятя. — Ты мне предоплату в десять раз больше обещал, помнишь? За комиссию. А от реализации — ровно сорок процентов. То есть примерно еще восемьсот. И я ведь тебе пипку в натуре выдернуть могу, если не так будет…

— Вот только грубить не надо. Если ты, дурачишка траханый, еще не усек, что я с тобой по-человечески поступаю, то прочувствуй это по-быстрому. Мне же сейчас ничего не стоит вообще тебя пустым оставить, между прочим, а я тебе хорошие бабки предлагаю.

— Нет, он еще издевается! — взревел Тятя. Тут из динамика диктофона долетел шум какой-то возни, пыхтение, грохот повалившейся табуретки, а также отдельные матюги без конкретного адреса. Послышалось несколько звуков, явно напоминающих удары. Тятя, сидя и слушая запись мордобоя, болезненно дергал лицом. Синяки и ссадины отлично помнили, какой из звуков привел к появлению той или иной отметины. Да и сам Тятя сохранял в памяти четкую картину событий. Хотел выхватить пистолет и положить наглеца на месте. Выхватил — а пушка не сработала. Прежде чем он успел врезать Чижу рукояткой, в дверь влетели те, на чью помощь и поддержку рассчитывал сам Тятя, — Робинзон и Легаш. С ними заодно — Юрик и Клип, ассистенты Чижа. Но Робинзон и Легаш, к величайшему Тятиному удивлению, не только не стали заступаться за шефа, но и повисли у него на руках, в то время как Чиж засветил Тяте кулаком под дых, потом в челюсть слева, потом еще раз по скуле. После этого в памяти был небольшой провал, который восполнила продолжавшая крутиться запись:

— Давай браслетки! Пристегнем, чтоб не рыпался…

— Может, проще замочить? — Это сказал не Чиж, не Клип, не Юрик. Это Робинзон сказал, друг-портянка, с которым одной водки сто литров выпили.

— Нет, не надо. Пусть его сам Фрол мочит, если не западло.

Долетел отдаленный гудок тепловоза.

— Подходит! — гаркнул Юрик.

— Полежи, Тятя, отдохни маленько, — сказал Чиж. — Сейчас разгрузим и еще поговорим немного.

После этого довольно долго запись крутилась, не изрекая ничего членораздельного. Голоса долетали неясными скрипами, которые к тому же перекрывались сопением и злым бормотанием Тяти, притороченного к койке. Потом глуховато донесся лязг затормозившей сцепки и гул тепловозного дизеля, почти поглотивший урчание разворачивавшегося грузовика и скрежет откатываемой вагонной двери. Зато очереди из автоматов отметились отчетливым треском, в который вплелись предсмертные вопли. Потом установилась длительная тишина, даже Тятя с перепугу затаился и почти что не дышал.

— Ладно, — произнес Фрол, включая перемотку вперед, — чтоб зря время не тратить, послушаем прямо вот с этого места…

Он включил воспроизведение как раз в тот момент, когда прозвучал перепуганный вопль Тяти:

— Братишка! Не стреляй! Я не с ними!

Услышав эти собственные слова, Тятя похолодел, почуял неуемную дрожь во всем теле, жуткую, смертную тоску перед тем, что уже замаячило неотвратимым и страшным призраком.

Все, что потом доносилось из динамика, воспринималось Тятей как методичные удары кирпичом по голове. Ибо до этого содержание разговора в теплушке он доводил до Фрола совсем не так. Даже учитывая, что солдатики могут пересказать Фролу историю своего джентльменского соглашения с Тятей, он постарался придумать такую версию беседы, будто эти самые ребята сразу же пригрозили ему смертью и долго, избивая руками и ногами — синяки эту версию молчаливо подтверждали, — «уговаривали» стать их проводником к Фролу. А он, дескать, сразу рассек, что они не беглецы, а оперативники, и решил их «заманить», сделав вид, будто принял их за настоящих дезертиров.

Но вот крутится эта кассетка, и каждое словечко опровергает все, что выдумал Тятя. Начисто!

Была еще надежда, что не все записалось. Но нет, все как нарочно втиснулось, до самого момента выхода из теплушки. Как же оно записалось-то? Сразу вспомнилось начало записи. «Вырубил музыку, Чиж?» — это ж он сам, Тятя, спрашивал. А этот чувак, покойник нынешний, выходит, ни черта не вырубил, только нажал на запись. И такую вот посмертную заподлянку устроил. Разговор был громкий, да и не было у Тяти времена прислушиваться, что там шуршит… А когда связанный лежал и стрельбу слушал — тем более.

Щелчок кнопки, которой Фрол остановил запись, прозвучал для Тяти, как выстрел в ухо.

— Значит, — спокойно сказал Фрол, — ты, гражданин Тятя, оказался жутко неоткровенным человеком. Конечно, если б не вот эта досадная случайность, которую тебе Чиж организовал, я бы тебе мог поверить. И в то, что Чиж всю авантюру затеял без твоего ведома, и в то, что ты мои интересы соблюдал до последней капли крови, и даже в то, что тебе эти два сопливых солдатишки морду разукрасили. Но вот, видишь ли, подобрали ребята кассету. Очень удивились, что магнитофон включен и на записи стоит. И вообще, они хорошо там все посмотрели. Даже чемоданчик с теми десятью тысячами, которые тебе твой дружок Чижик собирался подарить. Жалко только, что он тебя и здесь наколоть собирался. Там в этой пачечке из ста бумажек только сотен по пять сверху и снизу похожи на настоящие. Остальное — липа. На ксероксе отпечатанные. Так по-наглому — просто смех. В одном месте даже линовка на бумажке проглядывает, наверно, из школьной тетрадки надергали. Чемоданчик, наверно, дороже стоит, чем эта самая пачка. А ты, лярва, небось как увидел «дипломат», так и подумал, что тебе сто тысяч притаранили?

Тятя промолчал.

— В общем, остался ты дураком, Тятя, по всем направлениям. И хотя говорят, что на дураков не обижаются, я на тебя очень и очень обижен. До такой степени, что могу прямо сейчас убить. Но не могу удержаться, чтоб не рассказать тебе всю подноготную твоей мерзкой истории.

Начнем с того, что ты нарушил мой приказ и поперся в казино. Их, родной ты наш, не для того открывали, чтоб ты в них деньги спускал. Если лишние появились, ты б их лучше просто в унитаз бросал. Меньше неприятностей заполучил бы. Просадил ты, по неопубликованным данным, на первый случай двенадцать тысяч пятьсот баксов. Не так уж и много. Перезимовал бы как-нибудь, если б, конечно, за тебя еще налоговая инспекция не уцепилась. Но тебе очень захотелось отыграться. Ко мне, конечно, идти напугался, зато поперся к Степе. У тебя голова соображала или задница? Ты что, не знал, что он мне не друг и не родственник? Если мы с ним разошлись, как в море корабли, то это, наверно, не просто так было сделано, верно? Ты меня слышишь, дерьмо?