Альтаир

Клин клином вышибают, а «шланг» – шлангом[2]. В этом и состоит суть третьего, наиболее неприятного в исполнении, но необходимого метода перекройки труса под героя. Умные биологи говорят в данном случае о вытеснении одного стимула другим. А проще, собака должна уяснить и крепко-накрепко запомнить, что все ужасы того и этого света – сущий пустяк по сравнению с гневом хозяина. Для достижения такого результата и нужны крепкие сапоги (мои через две недели тесного общения с Таиром разбились в блины), хлысты, парфорсные ошейники, а иногда и кратковременное удушение. Дрессировщик в случае крайней нужды – хоть и редко, но бывает! – должен самым доступным образом объяснить собаке, что справедливость его свята и безгранична, равно как мощь и власть, и что за особо жуткие грехи он может вообще лишить собаку не только пищи, но и воздуха, а вместе с тем и самой жизни. Например, за попытку выяснить с ним отношения посредством зубов. Столь тяжкое преступление наказывать как-либо иначе, если собака сильна, хорошо умеет кусаться и не питает уважения к хозяину, не имеет смысла: слишком много ненужного риска для обеих сторон. А Таира пришлось разок «вздернуть высоко и коротко» (так, если верить Льву Гумилеву, выражались некоторые заслуженные деятели юстиции в Средние века) за побеги с дрессировочной площадки – и этого ему хватило, чтобы впредь навсегда отказаться от рецидивов. Ну, на тему, каким образом полагается правильно вешать собачку без ущерба для ее и для собственного здоровья, мы побеседуем как-нибудь попозже, но главное, что факт удавления имел место быть и что без него никак невозможно было обойтись.

Вечерком вытащил я, значит, Таира из будки и повел его на дрессировочную площадку. Повел – это, правда, слишком приблизительно сказано: на самом деле волоком тащил. А чтобы он поменьше упирался, вместо ошейника накинул ему на горлышко петельку. На сотню метров таким манером молча отбуксировал, а дальше ему уже расхотелось ехать на боку, хрипеть да пускать слюни – стал ножками понемногу перебирать. Я в ответ перестаю изображать из себя пашущий трактор, в смысле прекращаю тянуть непрерывно поводок и перехожу на другой режим: как только подопечный упирается или просто останавливается, дергаю поводок очень сильно. Когда одного рывка хватает, а когда и серию приходится выдать. Теперь похваливаю, конечно, если пес у ноги хоть пару шагов пройдет, а иногда и мясо предлагаю. Только не берет он мясо, не до мяса ему при таких-то страхах. Минут через десять, однако, вижу – гад ползучий пообвыкся малость и начал изобретать способы, как все это дело прекратить, но пока без особых фантазий: шлепается опять на бок, а то и на спину, вырваться пытается да еще и поорать решил. Истерит, одним словом. Вот тут я его понемногу и познакомил с яловыми сапогами. Как только он что-нибудь отчубучит из этой серии, тут же попинаю слегонца по бедрам да по ребрам, где безопасно; при этом на него, конечно, грозно порыкиваю и опять дергаю поводок, покуда тварь дрожащая не поспешит с моими желаниями согласиться. Попутно с «движением рядом» изучаем, каким образом порядочной собаке полагается выполнять команду «сидеть». Вместо петельки нацепил на недоделка строгий ошейник (он же – парфорс, он же – обыденно именуемый «строгач»), загодя туго пригнанный по размеру, чтобы и колол, и душил одновременно. На парфорсе-то особо не порыпаешься, не такие смирялись. А Таира, того и совсем ненадолго хватило – перепсиховал, бедолага. Поначалу трясся всем телом, а тут костенеть от перенапряжения начал: движения будто у лунатика, даже глаза не успевает следом за мной поворачивать. Все реакции резко замедлились, и восприятие ситуации, естественно, тоже. В общем, собачка «плывет», как в гипнотическом сне. Запредельное торможение – оно, родимое! Первый раз я такое увидел, ни до, ни после – никогда больше не приходилось мне встречать собак, доведенных на нервной почве до околосмертной грани.

Не всякий дрессировщик имеет отчетливое представление о том, что это за зверь такой – запредельное торможение. Как правило, за него простодушно принимают отнюдь не редкое в практике дрессировки, более имитируемое, чем действительное, состояние угнетенности либо даже сплошь и рядом встречающийся демонстративный отказ собаки от общения, с помощью которого она пробует управлять хозяином, когда тот, например, использует физическое принуждение или наказание. С этими-то фокусами бороться не так уж трудно: достаточно на них не обращать внимания и взять за обыкновение всегда добиваться от собаки – не мытьем, так катаньем – обязательного подчинения. Как только «актриса» убедится, что ее номер больше не пройдет, и более того – за хитрости еще и непременно полагается взбучка, так она вскоре и прекратит изображать в своем лице оскорбленную невинность либо жертву злостного попрания прав четвероногих, либо еще чего-нибудь, что она там из несвойственного собакам вдруг о себе вообразила. Настоящее же запредельное торможение спутать хоть с чем-либо нельзя абсолютно. Это парадоксальная фаза возбуждения, которую во внешнем ее проявлении можно в какой-то степени сравнить, пожалуй, с перегревом и тепловым ударом перед самым моментом отключения сознания или состоянием «грогги» у боксера, пропустившего в конце трудного боя несколько тяжелых ударов подряд, но все еще стоящего на нетвердых ногах.

Я быстренько соображаю, что продолжение занятия в том же духе чревато крупными неприятностями. На «уплывающую» псинку надави чуть посильнее, она и вырубится, не отходя от кассы, а то и вообще кони двинет. До инфаркта довести – раз плюнуть. А с другой стороны, Таирова психика в данный момент настолько чувствительна и податлива, да к тому же эта драная макака еще и настолько неспособна сейчас ни к какому сознательному сопротивлению, что воистину грешно мне упускать подвернувшийся шанс. И начинаю я разыгрывать роль глубоководного водолаза: под стать Таиру замедляю в несколько крат все свои движения, терпеливо держу паузы, слова команд и похвалы произношу тягуче и спокойно, при необходимости плавно меняя тона. Сразу попадаю в унисон: Таир меня слышит и понимает. Релешки в черепушке у него переключаются, конечно, с громадным запозданием. Ну да это неважно, лишь бы правильно переключались. Торопиться теперь некуда. Нужно мне, скажем, чтобы псенок сел, я ему командую вот так: «Си-и-и-де-е-еть». Секунды на три одно слово растягиваю. Еще столько же, не меньше, Таир осмысливает уловленные звуки. Если сравнивать мозг с компьютером, то в собачьей голове тогда, в лучшем случае, работал арифмометр. Иногда даже казалось, что слышны щелканье нажимаемых клавиш и треск крутящейся ручки. По-видимому, Таир поочередно вспоминал значение команды, правильную последовательность действий при ее исполнении и меру ответственности за саботаж и лишь после того, в очередной раз тихо ужаснувшись, начинал шевелиться в нужном направлении. Медленно-медленно, но все-таки садился. И вот так неспешненько мы с ним полтора еще часочка отработали. Благодать да и только: ни тебе бунтов на корабле, ни воплей. Чуть замечу, что кобелишка приходит в себя, тут же немножко усиливаю голос, побыстрей начинаю ходить или, если нужно, поводок поддерну пару раз – то бишь вношу в нашу с ним синхронию махонький элемент рассогласования, – и снова Таир гаснет.

Больших перерывов между сеансами муштры, таких, чтобы хватило на сон, в первые сутки работы я решил не делать. Ну там, чайку хлебну, пару папирос выкурю, и хватит. Кофеин да никотин – много ли дрессировщику надо для восстановления работоспособности? Каждый урок начинался по одному и тому же сценарию: сначала Таир висел на поводке якорем, затем изо всей мочи блажил, а после механической обработки уходил в астрал. Но что меня абсолютно устраивало, всякий раз эти непродуктивные подготовительные фазы становились короче и короче. К утру убогий стал впадать в нирвану уже после первого к нему прикосновения. Зато каких удалось достичь темпов обучения – по сю пору не перестаю удивляться. Эх, жаль, кинокамеры с оператором под рукой не было. А то, конечно, забавно бы получилось – запечатлеть тогда нашу тормознутую парочку. Да еще озвучить на эстонском языке. Представить себе только: документальное многосерийное замедленное кино, причем замедленное натурально, без использования спецэффектов. А в самом его конце титры: «При съемках этого фильма животное долго и мучительно страдало».

2

«Прикидываться шлангом», «шланговать» – на армейском сленге означает: уклоняться от работы, притворяясь больным либо непонимающим, неумеющим.