Псион

— (Ты маленький лживый ублюдок, как я мог купиться на твою ложь?)

— (Остановитесь!) — Мои руки тряслись от напряжения.

— (Я как чувствовал, кто ты на самом деле…) — В мгновение я ощутил все, что он всегда думал обо мне, презирая и отвергая меня. — (Надо было мне думать раньше…)

— Будь ты проклят… — Мой голос оборвался.

— (Нет, Кот! Я ошибался!) — Ужас наполнил его лицо. В это мгновение Рубай толкнул меня, и я выстрелил. Я знал, что это сделал не я, и рванул базуку в сторону. Но поздно; пучок энергии ударил Зибелинга и отбросил его на стену.

Джули закричала от его боли, и эта же боль эхом отдалась в моем сознании.

Затем Зибелинг исчез из моей головы, триумф Рубая пришел вместо него. Это была всего лишь шутка, фокус — и Зибелинг был мертв. Я заскулил, мои ноги подкосились, но Рубай железной энергетической хваткой поддержал меня. Я заставил себя посмотреть на Джули. На ее лице выражалось все и одновременно ничего.

— Прости меня, Джули, прости… — Мои руки с ружьем блуждали как лунатики.

Она бессмысленно смотрела куда-то сквозь меня.

Теперь нас осталось двое, и Рубай вновь захватил над нами полную власть.

Теперь очередь Джули, а потом — я знал это — я использую оружие против себя.

Потому что мне не хотелось жить.

В голове у меня была Джули. Я знал, что должно быть нечто более мощное, чем Рубай, — и это то, что она значила для меня, она была главным, единственным смыслом… Найти, найти ее, все остальное уже не важно… И я, вновь вырвавшись, нашел ее, вцепился и закричал:

— (Джули! Сцепку, сейчас!)

Я опять захлебнулся в темноте, но послал ей лучик света и заставил ее присоединиться ко мне.

Я ощутил приток энергии, растущий во мне, сильнее, чем когда бы то ни было… Ружье дернулось и вернулось в то же положение, как будто притянутое магнетическим полем: Рубай обрушил энергетический удар, чтобы разорвать наш контакт, но мы впились друг в друга, спаянные смертельной опасностью. Он пытался остановить наши сердца, но уже утратил контроль над нами. Тогда он направил энергию на болевой центр в моем мозгу и вырвал блокировку, установленную мной; мое тело закричало, пораженное шоком. Но это не могло поколебать мою решимость, я почти не ощутил боли — она была разбавлена, растворена, разделена…

Его атака возобновилась — он зашел с другой стороны, и его сознание попыталось ввергнуть меня в ад. И адом было мое собственное лицо, мое отвратительное лицо — Кот-полукровка, Кот, ищущий забытья в наркотиках, мелкий воришка, игрушка в чужих руках. Кот, продающий кого угодно за кредитку; я увидел свою выброшенную на ветер жизнь без прикрас. Я барахтался в этой паутине, запутываясь все больше… В считанные секунды я пережил все отвратительные и грязные эпизоды своей жизни… Передо мной прошло абсолютно все… Пока он, наконец, не приблизился к той двери, которая закрывала наиболее потаенную часть моего я, к тому барьеру, который был возведен в самом начале моей жизни. Я был окончательно приперт к стенке и поставлен перед выбором — сдаться или сломаться…

Я вошел в тот период жизни, о котором не помнил, и из темноты стали возникать картины:

— Спи, мой маленький… Пусть тебе приснятся солнце и звезды… — Это был ее ласковый голос, уводящий прочь мои страхи. Я увидел ее лицо, которое, наконец, улыбнулось мне одному… Почувствовал горячее прикосновение любви. И все исчезло, кроме счастья держать ту руку, которая была основой и смыслом всего. — Пусть тебе приснится твоя собственная маленькая планетка… — Как же я мог забыть это лицо? — Пусть тебе приснится твое будущее…

И затем, отвечая на мой вопрос. Рубай вырвал меня из сладкого сна и вернул меня в финал, где нашли конец воспоминания о счастье и надежности, покое и любви. Мои сны умерли в переулке Старого города, окрашенном красным цветом смерти… Я вновь слышал ее крики, которым никто не отвечал, крики в моей голове, доступные лишь мне одному — агония, ночной кошмар… Крики о том, чтобы это скорее закончилось…

— (Выхода нет. Кот… Лишь смерть ее и твоя смерть — наилучший выход…) — Рубай показал мне, как все должно закончиться:

— (Ты — ничто, ты остался один.)

— (Нет.)

Прошлое умерло вместе с моими грезами и снами. Но я не был одинок — ко мне пришла новая жизнь… Я был призван к ней не просто сцепкой наших сознаний, но и соединением душ, и я знал, что никогда не буду больше потерян и одинок.

Энергия, которую я теперь ощущал, была не только моей, погружающей меня в свет, теплый, чистый свет, ограждающий, перерождающий меня и дающий силы.

— (У тебя нет выхода, Рубай, ты побежден.)

Ужас, который сковывал меня все это время, вернулся к нему. Правда поставила все на свои места. Я услышал крик Рубая:

— (Нет, остановись, я не хочу умирать!)

Но было поздно, мое сознание распрямилось, как высвобожденная пружина.

Ничто уже не могло остановить меня… Я спустил курок. Ружье дернулось у меня в руках, яркая сине-белая вспышка на миг закрыла Рубая…

Он был мертв. Его смерть стала моей собственной агонией, разорвавшейся, как звезда, наполнившей меня раскалывающимися пучками света… Затем стало тихо. Как будто секунду назад все грохотало, а теперь все успокоилось. Я слышал лишь свое учащенное дыхание и сердце, которое все еще билось. Джули поднялась и с минуту смотрела на меня, держась за голову и рыдая. Я не знал, о чем она думает; она подошла к Зибелингу. Когда она опустилась подле него, я неожиданно понял, что мне помогла не двух-, а трехсторонняя сцепка. Зибелинг подсказал мне ответ Рубаю… Значит, он еще жив… Джули подняла голову и сказала:

— Спасибо тебе, спасибо, спасибо…

Кого она благодарила, осталось для меня загадкой. Глаза Зибелинга были закрыты, он не шевелился.

Я посмотрел на тело Рубая, лежащее на полу, там, где должны были лежать их тела и мое. Я отбросил базуку и вытер руки о штаны. Я не понимал, что со мной происходит: мне довелось видеть множество смертей — то, как умирают. Но я никогда не был причиной чьей-то смерти…

Глядя на Джули и Зибелинга, мигая и застегивая куртку, я почувствовал холод, как будто смерть пробралась в мои кости. Во рту был ее привкус, вокруг все источало ее отвратительный запах. Потому что я оставался гидраном душой и телом, и совершить убийство было непростительным преступлением; но, с другой стороны, я был человеком душой и телом и убил с умыслом. Я прижал руки к груди, пытаясь избавиться от ощущения смерти, которое было внутри; это ощущение пронизывало меня, как электричество. Мне захотелось убежать и замкнуться в собственном мирке. Во мне росло ощущение паники.