Курица в полете

Бабушка Женя, невысокая, худенькая, с вечной сигаретой во рту, очень удивилась:

— Откуда это у вас? Вы ж всегда говорили, что выросли в нищете. Или у вас были богатые любовники? А как же партийная совесть?

— Женя, что вы такое говорите? У меня в жизни был только один мужчина — мой муж!

— Господи, какой кошмар, до чего ж вы несчастная женщина, я даже не думала! — искренне воскликнула Евгения Вениаминовна.

— Зато у вас их было, видимо, не счесть! Как и у вашей дочки! Боюсь, как бы Эллочка не унаследовала это от вас!

— Надеюсь, унаследует! — усмехнулась Евгения Вениаминовна.

Разговор перешел на другое, а вопрос о происхождении драгоценностей так и остался без ответа.

Но продавать их бабушка Женя не стала. Она решила вопрос иначе — начала готовить на заказ.

В Одессе каждая вторая женщина была великой кулинаркой. Но находились состоятельные дамы, жены «больших людей», которые не хотели стоять у плиты, особенно когда предстояло большое застолье. И тогда они обращались к бабушке Жене.

Она умела потрафить любому самому изысканному вкусу и потому брала дорого. И вскоре заказать у нее обед или ужин стало считаться хорошим тоном. Бабушка Женя ставила условием, чтобы продукты привозили ей на дом. Сама выбирала на Привозе только рыбу, это она не могла никому доверить. Когда заказчики приезжали за ее яствами, она аккуратно складывала в мешочки все, что у нее оставалось, — немножко муки, несколько орехов, чуть-чуть масла. Заказчики, как правило, краснели и оставляли эти пустяки ей, чувствуя себя при этом щедрыми и великодушными и преисполняясь трепетного уважения к по-старомодному честной пожилой женщине. И только Элла знала, что бабушка уже успела отложить несколько пирожков, немного фаршированной рыбы, тех же орехов, того-сего…

Как-то Элла заявила:

— Бабуль, это ведь нечестно!

Бабушка взъерошила ей волосы, передвинула папироску из одного уголка рта в другой и сказала с вечной своей усмешкой:

— Элка, ты пойми, я ж не последнее у них забираю. Я просто представляю себе, что они бы пригласили меня на ужин и я бы это съела. Они что, обеднели бы? А так я и сама поем, и тебя накормлю, и папаще-пропойце кусок перепадет, и этой партийной стерве. А ее драгоценности лучше тебе достанутся, ты у меня красавицей будешь, красавицам цацки нужны, а кто нынче их тебе купит?

Хотя, если честно, нет у меня уверенности, что цацки эти не конфискованы у репрессированных…

Несмотря на все это, за Антониной Сократовной она ухаживала более чем добросовестно, а когда та через год тихо скончалась во сне, бабушка Женя плакала. Она по-своему привязалась к старухе, которую раньше терпеть не могла.

А отца подобрала его бывшая секретарша. Он переехал к ней и даже бросил пить, но как-то совсем потух, высох, сильно постарел и все реже стал навещать дочь. Не любил смотреть на Эллу, которая, взрослея, все больше походила на мать. Она жалела отца, слегка побаивалась в моменты запоев, но, когда он перестал пить, почувствовала: он ее не любит. Он вообще никого не любил теперь. А она еще любила его, но совсем не уважала. Он оказался слишком слабым…

Теперь Элла жила в огромной квартире вдвоем с бабушкой и больше не играла на скрипке — у нее теперь было много других обязанностей. Она помогала бабушке готовить. А еще они сдавали одну комнату ленинградскому писателю, который писал сценарий о моряках-черноморцах. А китобой Люсик неожиданно женился на молодой вдове замполита, который спьяну врезался на мотоцикле в телеграфный столб. Бабушка Женя презрительно скривила губы и произнесла только одну загадочную фразу: «Люсик — он и есть Люсик!» Но как-то сразу постарела. Элла чувствовала себя виноватой.

Ведь это из-за нее бабушка бросила свой курень на Шестнадцатой станции и соседа-китобоя. А она, наверное, его любила… Но одно Элла усвоила прочно: несмотря на бесконечные разговоры о любви — по радио, по телевизору, в кино, в книгах и в песнях, — любовь — страшная разрушительная сила. Но такая притягательная… Ее подружка Лира влюбилась в знаменитого на всю Одессу красавца Вадю-часовщика. Он был и вправду красив как бог. Сидел за витриной своей часовой мастерской, а девчонки со всей Одессы бегали смотреть на него. Белокурый, загорелый, голубоглазый, с обаятельной улыбкой, он, казалось, ни одну женщину не мог оставить равнодушной. Элла своими глазами видела, как проходившие мимо приезжие дамы, бросив случайный взгляд на витрину часовой мастерской, вдруг замирали в изумлении, подходили поближе и зачарованно смотрели на смуглого, голубоглазого бога, невесть каким ветром занесенного в жалкую мастерскую. Те, что посмелее, заходили внутрь, заговаривали с ним. Он обаятельно улыбался, брал в ремонт абсолютно исправные часы и, говорят, очень неплохо зарабатывал. Лирка бегала к его мастерской каждый день после уроков, стояла столбом у витрины и в результате осталась в восьмом классе на второй год. Но обвинила в этом почему-то Эллу. И даже стала звать ее Эллочкой-Людоедкои.

Элла крайне удивилась, она-то здесь при чем?

Но Лиркина бабка, как-то встретив ее у филармонии, презрительно сказала:

— Нельзя быть такой завистливой! Ты, Элла, завидовала Лире, она такая обаятельная, а главное — худенькая! Не то что некоторые…

— При чем тут это? — безмерно удивилась Элла.

— При том! Ты ей завидуешь, вот и таскала ее глазеть на этого… А когда надо было помочь в учебе, ты ее кинула! Ну ничего, отольются кошке мышкины слезки, Элла в полном недоумении пришла к бабушке Жене. Та, выслушав внучку, усмехнулась, как обычно, пожевала мундштук — теперь она курила сигареты с мундштуком, который почему-то называла дудулькой, — и сказала:

— Ты курица, Элка, только и можешь, что квохтать. Надо было съездить Лирке по смазливой роже. Кстати, твоя мать в детстве тоже курицей была, да и потом… Пока с твоим отцом жила и с этой старой партийной лярвой.., и все-таки взлетела…

Но лучше б не взлетала, черт бы ее взял. Ну чего ты, опять плакать вздумала?

— Ба, ты думаешь, мама вернется?

— Да ты что! Из Америки, как с того света, не возвращаются… Но хоть позвонить могла бы, сучка! Ладно, не разнюнивайся! Сдюжим! Ты только курицей не будь!

Но ведь это легко сказать — не будь курицей, съезди по роже… А если рука не поднимается ударить?

В агентстве устроили праздник — они выиграли серьезное дело. Иск вдовы известного писателя к одному из крупнейших издательств, которое после смерти автора продолжало издавать под его именем чьи-то романы. А поскольку покойный с женой был не расписан, то издательство ее проигнорировало. Однако Элле и Серову удалось доказать не правомерность подобных действий издателей, оказалось, что у вдовы имеется нотариально заверенное завещание, в котором она назначается душеприказчицей. Следовательно, без ее разрешения никто не имеет права использовать имя покойного. Кое-кто полагал, что поскольку речь шла о романах, которых покойный не писал, то ситуацию можно рассматривать и так, и эдак, а издательство достаточно богатое, то вдова непременно проиграет. А вышло наоборот — и в большей степени благодаря Элле.

Сама она не очень любила выступать в суде, зато Серов умел это делать отлично. Она ему подготовила все документы, найдя в никем не отмененных пока статьях авторского права такие закавыки, что суду ничего не оставалось, как решить дело в пользу вдовы.

И когда довольный Серов поднял тост за Эллу, Леля ревниво заметила:

— Да ладно вам, Валерий Яковлевич, просто плохо пробашляли судью!

— Елена, чем дохнуть от зависти, лучше бы пошла учиться на юриста — не сидеть же век в секретарях, — наставительно произнес Валерий Яковлевич.

— Ой, больно надо! В бумажках всю жизнь копаться! С моими данными я могу рассчитывать на лучшее!

— Лелька, ты пьяная уже, — добродушно засмеялась Элла.

— Я быстро пьянею потому, что не ем! А вы вон уже три бутерброда схавали!

— Что это ты со мной на «вы» перешла?

— От почтения! — дурашливым голосом произнесла Леля.