Чужак

Теперь Карина старалась идти по большаку[33] , который вел через леса радимичей к реке Десне, где велись торги и где местные князья построили свой град-терем Елань. В нем некогда и жила Карина, туда и сейчас шла. Селища, попадавшиеся вдоль большака, стояли притихшие, будто нежилые. Под вечер, устав, ослабев, уже плохо соображая, Карина все же попыталась постучаться в избу в одном из них. И надо же — дверь отворили. Перед Кариной стояла старуха в темном плате, даже улыбалась, приглашая войти.

— Что смотришь, девица? Входи.

Карина хотела сказать, что оставила у плетня раненого, однако какая-то странность в улыбке старухи остановила ее. Пока просто вошла в дом, огляделась. Темно тут, холодно, словно давно не топили, и от земляного пола тянет морозной стылостью. Только чуть тлеет огонек лучины, и в его свете увидела Карина, что старуха возится подле кого-то у полатей.

— Ну же, что стала, подойди. Видишь, сынок мой лежит. А рядом с ним кто, видишь? Она самая, Верхогрызка. А ты ложись рядом. Может, и тебя Верхогрызка обласкает, а сыночка моего и оставит.

И захихикала радостно, безумно. Но тут же на крик перешла, когда заметила, как гостья к выходу попятилась.

— Куда?!

И кинулась, наскочила, стала тянуть. Худая, как кошка бездомная, а силы где и взялись. Карина еле смогла отпихнуть старуху, выскочила, бросилась прочь. Шла, зажимая уши, чтобы не слышать ее безумных стонов, воплей, дикого хохота с подвыванием.

Но испуг словно придал ей сил. Вновь впряглась в лямку, вновь поволокла раненого. Он молчал, будто спал, а Карина боялась наихудшего, боялась, что нет его больше с ней, что осталась она одна среди зимы, сгущающихся сумерек, среди опустевших от мора селищ. А тут еще, когда остановилась отдышаться, заметила, что сбилась с заснеженного большака, что бредет, сама не зная куда, среди обступившего со всех сторон леса. Ей захотелось взвыть. Но проглотила ком в горле, не позволяя себе заголосить, сказала Акуну, как ни в чем не бывало:

— Ничего, что-нибудь придумаем.

А тут еще опять леденяще и люто завыли волки. Карина, сцепив зубы, тащила волокуши. А думалось о плохом: знала ведь, как волки настигают, как нападают — один под ноги кидается, валит, второй сразу на горло прыгает.

Когда уже стала различать позади в сумерках силуэты волков, то неожиданно углядела впереди темный сруб полуземлянки. Кинулась к ней, толкнула скрипучую дверь и сразу ощутила затхлый запах необитаемого жилища. Похоже, на зимовье чье-то набрела. И как раз вовремя.

Карина опустила засов на двери. В потемках стала шарить среди паутины за печкой-каменкой. Так и есть — мир не без добрых людей. Уходя, зимовщик оставляет в избе трут и кресало, сухие Дрова, подтопку.

Девушка развела огонь. Все это время она что-то говорила, почти тараторила. А ведь обычно болтуньей не была. Сейчас же просто спадало напряжение, да и опасалась узнать, что стрый ее не услышит. Даже когда подошла к нему, Карина все болтала и умолкла, только поняв, что Акун жив, что бьется у него под бородой слабая жилка.

— Ну, вот и ладно.

И подумала: сейчас бы согреться, уснуть. Нельзя. Ей еще надо раненого обиходить.

При свете огня в каменке она склонилась над Акуном. Повязки на глазах его обледенели, а на порубленной руке нет — значит, сочилась кровь по-прежнему. Но самое худшее выяснилось, когда, размочив стала снимать повязки с груди Акуна. От раны так и пахнуло гнилью, Карина даже закашлялась. Что ж… Она покосилась на дверь. Волки выли, но вроде не близко. А сугробы под самый дом намело.

Карина набрала в котелок снега, растопила на огне, потом обработала раны Акуна. Грустно было до отчаяния. Не помогло и когда обнаружила на лавке краюху заплесневелого хлеба, кус засохшего сыра. Просто грызла их, запивая горячей водой. Кое-как размочив хлеб, попробовала покормить стрыя. Он только отхлебнул немного, поесть не получилось. Но сейчас ей и это было безразлично. Легла на свалявшуюся солому на полатях, думала, сейчас же уснет. Но не спалось. Лежала, глядя, как золотит отблеск огня матицу[34] над головой, добротно сложенные скаты крыши. Что-то знакомое было в этом зимовье. Не здесь ли? Нет, вроде и каменка не так стояла, да и полати там пошире были, поудобнее. Зачем вспоминать? Но усталое сознание вяло, лениво, почти бесстрастно оживляло картины прошлого…

Когда Боригора травили, словно зверя, он сказал Карине, что если их поймают, то ее от обычая быть заживо похороненной вместе с ним спасет, если беременной окажется. Карина не сразу поняла, что у старого князя на уме. А вечером он привел к ней в лесную избушку одного из троих оставшихся с ними кметей. Медведко его звали — огромный такой детина, бурая борода лопатой.

— Покроешь сегодня княгиню, — велел ему Боригор. — Ты же не упрямься, Каринка. То моя воля.

Она и не упрямилась. Сама все поняла. Только вдруг озлилась очень, отвернулась, чтобы Боригор не видел ее глаз. И покорно терпела Медведка, когда тот, сопя и потея, трудился над ней. Звука не издала, лишь губы поджала, когда больно стало. Медведко лишь заулыбался. Его не смущало даже присутствие князя. Только поднявшись, натягивая портки, поглядел на Боригора так, как раньше никогда бы не глядел на главу-глав радимичей, — насмешливо. Уже понял, что воитель Боригор раскрасавицу меньшицу не смог девственности лишить.

Боригор же смотрел лишь на Карину. В глазах слезы стояли.

— Пойми, Лелечка моя, только так могу тебя спасти. Знаю, не захочешь ты по своей воле меня в Ирий спровадить. А то, что больно Медведко тебе сделал, — так у баб всегда так поначалу. Потом даже усладу в этом находят. И ты так жива, останешься, радоваться Удовой[35] страсти научишься. Я ведь знаю, какая ты у меня чувственная, нежная.

Медведко приходил к ней и в следующую ночь, и еще раз. Ложился на нее, проникал сильными толчками. Карина знала, что это как раз то, что происходит между мужиками и бабами. Но какая же в том услада?.. И еще невыносимо было сопящее присутствие князя.

— Да пошел ты прочь… постылый!

Он вышел, спотыкаясь. Закончив свое дело, за ним вышел и Медведко, скабрезно улыбнувшись ей напоследок, Карина отвернулась, лежала, глядя в стену, пока не уснула. А разбудили ее крики, голоса, лязг мечей, стоны. Как была, в одной рубахе, кинулась на порог.

33

Большак — дорога достаточно широкая, чтобы по ней могла проехать телега.

34

Матица — основная, несущая балка в избе; по поверьям, в ней обитает дух дома.

35

Уд — бог сладострастия и плотских желаний.