Стукач

– Говоришь по-местному. Политики все городские, грамотные.

– А я не городской. С Горошинского лагеря политик сбёг. Перад самой войной было. А я тамо-тить жил аккурат неподалеку, на хуторе. Ну дык, значица, укрыл я его. А чекисты стукали чераз месяц. И его заарестовалы, и меня до кучи. Вот в Соловецкий монастырь и угодил. Патома вышел и сюды Подался. Домишку срубил. С тех пор и живу тута один бобылем.

– А чем живешь-то?

– Зверя в тайге беру. Соболя тута кондовые! Рыбка горбуша опять же на нерест рядом по речке проходит. Это в октябрях. Добываю, в охотхоз сдаю. Тута рядом, три дней пёхом.

– А что, с охотхозяйства они сами к тебе за зверем приходят?

– Не-е. Ко мне никто не приходить. Тута жа болота всюду-тить, не проберешься, коли пути не ведашь. Такось я иду, соболя, белку, рыбу сдаю. Хлеб, соль, спички купляю и – до дому.

– Ну давай еще выпьем! – приободрившись, предложил Соленый. – За знакомство. Тебя как звать-то?

– Платон я, Куваев, – назвался бородач, разливая крепкий брусничный самогон по кружкам.

– Меня Петром зови.

– А по фамилии? – так уж повелось у таежников – каждый должен фамилию назвать, чтоб ясно было, какого роду-племени.

– Петров моя фамилия. Ну, поехали!

Огненная жидкость приятно обожгла желудки. Данил Солонов, назвавшийся Петром Петровым, накинулся на тушу краснорыбицы, тянувшую на добрые пять килограммов. Платон же вновь чуть надкусил сала, хотя выпил в этот раз прилично.

– А ты не боишься, Платон, вот так запросто чужого человека к себе впускать, кормить-поить? Вдруг я тебя того…

– На кой я тебе сдался? – искренне удивился Платон. – Нешто изба моя приглянулась? Дык живи без лихоима[22] . Взять у меня нечего. Соболя нема. Икра тока да краснорыбица. А пошто ёна табе? Грош цена в базарный день. Тока с водкой и едать. А чаво, лихимать будешь? – Платон весело глядел на собеседника: пошутил тот, наверное!

– Да нет, Платон! Это я так, к слову.

– Ешь давай лучша, – широко улыбнулся бородач, довольный тем, что гость не со злом пришел к нему.

Коренные жители таежных земель просты и бесхитростны. С давних пор и по сей день в глубинке, на дальних хуторах, дома не закрываются на замки, а каждому гостю рады как родному брату. Не был исключением и Платон Куваев, принявший радушно беглого каторжанина. Даже автомат в руках пришельца не смутил старого охотника. Пошел человек в сопки – без оружия никак не возможно. Зверя дикого вокруг полно. А то, что люди порой хуже зверя, – так не все ж лихоимы! Сказал же беглый: с миром пришел. Людям верить надо.

И все же насторожился охотник. Что-то кольнуло внутри. Он поднялся с лавки, на которой сидел, и направился к двери, не забыв прихватить свой карабин и сунуть нож, которым резал сало, в ножны.

– Ты куда? – спросил Соленый.

– Собаку кликну. Кормить пора.

Выслушав объяснение Платона, Соленый тут же взялся за автомат. Не схватил его, а лишь положил руку на цевье. Дело в том, что все таежные промысловики держат своих лаек на подножном, можно сказать, корме. Псы мышкуют, подобно лисицам, у речек на мелководье ловят рыбу. Ну а коли не везет с охотой, живут впроголодь. Таким образом без особых усилий сохраняются рабочие качества собаки. Подкармливаются они лишь в крайнем случае, когда пропадает мелкий грызун в округе или ударяют крепкие морозы. Соленый об этом прекрасно знал. Значит, бородач не случайно решил позвать кобеля в избу.

– Урман!

Платон стоял на пороге, когда Соленый тихонько отомкнул штык от ствола и положил его на лавку рядом с собой.

Пес, весело виляя пушистым, круто загнутым вверх хвостом и поджимая короткие острые уши, подбежал к хозяину. Он уже свыкся с присутствием в избе постороннего и практически не обращал на него внимания. Нет, не сказать, чтобы вовсе не замечал. Но уж не рычал – точно. Они вдвоем вернулись в горницу. Кобель улегся у порога, а Платон не сел за стол, оставшись у дверей. Он не спеша поднял на Соленого ствол и тихо, без нажима произнес:

– Ружжо свое в сторонку положь.

Как только Урман увидал, что хозяин поднял карабин, он тут же вскочил на лапы, напружинился и обнажил белые острые клыки, демонстрируя гостю полную решимость к атаке.

– Ты чего, Платон? – изобразил удивление на лице Соленый, одновременно кладя руку на металлическую рукоять штыка[23] .

– Ружжо, кажу, положь! – Платон повысил голос и передернул затвор, вгоняя патрон в патронник. – От греха подальше.

– Хорошо-хорошо! – с виду охотно подчинился Соленый. Он не торопясь взялся за цевье автомата и, положив оружие на столешницу, ото двинул его от себя, ближе к Платону.

Охотник чуть отвлекся, наблюдая за движением автомата по столу. И в это мгновение Соленый, падая на пол, коротким взмахом послал штык в хозяина избы. Урман с диким лаем кинулся на Соленого. Охотник выстрелил, но пуля не достигла цели. А вот узкое лезвие штыка глубоко вонзилось Платону в плечо. Вскрикнув от боли, Платон Куваев повалился, пытаясь вытащить клинок из кровоточащей мышечной ткани.

Урман тем временем вступил в борьбу с Соленым. Ему удалось ухватить его за ногу, не дав возможности подняться. Но почувствовав клыки пса, Соленый лишь еще больше озлобился, начисто забыв о боли. Он изо всех сил сжал горло собаки и принялся ее душить. Пес разомкнул челюсти, но тут же снова ухватился крепкими зубами за руку, душившую его, чуть выше локтя. Так они катались по полу до тех пор, пока Соленый, изловчившись, не схватил животное за задние лапы. Он все же поднялся и, оторвав Урмана от твердой опоры, что было силы саданул его об угол стола. Тело собаки обмякло и лишь содрогалось. Лапы мелко сучили, а из пасти пошла обильно розовая пена.

Заметив, что Платон освободился от воткнутого штыка, Соленый кинулся к автомату. Длинная очередь ударила точно в цель. Грудь Куваева была пробита насквозь, и из нее фонтаном хлынула кровь, заливая грязный дощатый пол избы, просачиваясь в щели и на глазах собираясь в сгустки.

Тяжело дыша и утирая с лица пот, Соленый осмотрел укусы, нанесенные псом. Они были неопасны. Отчасти защитил зековский ватник. Тогда он подошел к столу и налил себе из бидона полную кружку самогона. Опустошив ее, закусывать не стал. Лишь утерся рукавом. Закурил. Сел на лавку. Потом вдруг резко вскочил и, подбежав к мертвой уже лайке, ударил ее носком сапога по голове.

22

Разбой (местн. наречие).

23

Автомат Калашникова образца 1947 года (АК-47) имел в комплекте штык, впоследствии замененный универсальным штык-ножом с эбонитовой рукоятью (АКМ). – Прим. авт.