Анатомия одного развода

— Ты не очень-то баловал ее своим присутствием, — .заметил Габриель.

Луи только улыбнулся. Рассчитывать на поддержку Габриеля значило покориться суровому суду вдовца, который был в ужасе от предстоящего развода и всеми силами старался оттянуть это самовольное вдовство. Габриель всегда будет таким же несгибаемым, как та голубая ель с ровными ветвями, которую он посадил через неделю после рождения Ги и которая сейчас напоминала ему о том, что ушло. Луи, вынужденный торчать на улице, как эта елка, которая торчала там, за оградой, вынужденный звонить, чтобы войти в калитку, никак не мог решиться на это и был в ярости. Садик, его садик, был запущен, завален кучами опавших листьев. Бирючину давно не подстригали. Сорняки своими мелкими звездочками забили садовую гвоздику. Штамбовые розы «Белая королева» и «Дама сердца» неряшливо разрослись…

— Здесь ты был хозяином, теперь это видно, — сказал Габриель, нажав на кнопку звонка.

Пока все усилия ни к чему не привели. В доме было слишком шумно. На верхнем этаже Роза снова сцепилась с Агатой, которая почти нагишом целый час вертелась перед зеркалом в ванной, выщипывая себе брови. Леон, прижав ухо к транзистору, ибо батарея села, комментирует спортивные новости, вопит изо всех сил, чтоб его слышала в ванной сестра — как и он член спортклуба в Фонтене:

— Камиша пробежал за десять минут и три секунды! Я так и знал!

Алина, вынужденная чинить в доме всякие мелочи — ведь сыновья в таких делах менее одаренны, чем их отцы, — крепко чертыхается, пытаясь ударами молотка вправить расшатанные ножки стула; виноват в этом Ги, который раскачивается как одержимый, на чем бы он ни сидел. Только после второго звонка Алина, растрепанная, примчалась на кухню и заняла свой обычный наблюдательный пост — у третьего квадрата правого окна за занавеской. И, ни минуты не медля, забыв о решении суда, Алина начинает мечтать. Луи возвращается к ним! После этой отвратительной комедии на прошлой неделе в суде он все же возвращается. А Габриель, этот чудесный Габриэль, который никогда не принимал ни сторону Луи, ни сторону Алины, а стоял за сохранность семьи, решил воспользоваться воскресеньем, и ради своего крестника он притащил с собой Луи в Фонтене, чтобы попытаться примирить супругов по-настоящему.

— Ты что, ожидала крестного? — спросил Леон, подойдя к матери.

— В конце концов, — ответила Алина, продолжая развивать свою мысль и сообразуя ее с недавними замечаниями своего адвоката, — если твой отец к концу месяца не подпишет мне нового ассигнования, все полетит кувырком… Быстрей, Леон, отвори им, а я пока причешусь.

Что это? Почему в доме так жарко, разве опять затопили? Алина суетится, кричит: «Агата, Роза, Ги» — вызвав в ответ из комнаты девочек целый каскад восклицаний: «Что там у тебя?» Она пока приглаживает волосы, по ошибке второпях схватив одежную щетку.

Стало быть, в последнюю минуту Луи решил не доводить дело до суда и, не чувствуя себя достаточно уверенным, взял с собой третье лицо. Не виноват он в том, что в прошлый раз их занесло и проявлять сдержанность стало уже невозможно. Да, конечно, его надо принять; надо вернуть ему мастерскую и дать новый ключ, все это так. Но не задаром же, пусть принесет повинную, выразит сожаление, скажет о своем решении перед всеми, и в том числе перед детьми. Пусть выдаст письмо о разрыве с той, с другой; письмо должно быть крайне сухим — она, Алина, сама отшлифует написанное, сама отправит его заказным, и лишь после того, как снимет фотокопию: ведь все надо предвидеть.

— Привет!

Луи входит первым, вытирает ноги о коврик, снимает пальто и вешает, как прежде, на крючок большой вешалки, опять, как бывало, тянет носом, чуть пофыркивая (это упрек: в доме отдает жареным мясом, и, как уверяет Одиль, все его пальто насквозь пропитано этим запахом). Разочарованная такой нарочито разыгранной развязностью, Алина уже ненавидит этого агрессора, нагло вторгшегося в ее владения, и в том состоянии, в котором она находилась, ей тяжело наблюдать радостные прыжки детворы, высыпавшей отовсюду. Только одна Агата, поспешно набросив зеленоватую куртку с вышитыми на кармашке инициалами французского спортивного клуба, сдержанно подставила отцу щеку. Роза целует его четыре раза взасос, впившись как пиявка. Ги, в трусиках, сменяет ее, пылко кинувшись к Луи, обхватив тощими, как палки, руками своего блудного папашу, а тот еще решается сказать самым спокойным тоном:

— Ну что же вы, ребятки, все еще не одеты? А ведь сегодня четвертое воскресенье, с девяти до девяти мы будем вместе. Пойдем на улицу Вано, к нашей бабушке.

Вот и рассыпался карточный домик.

— Но ты не предупредил меня, — сказала Алина, побледнев и прислонившись к стене.

Стало быть, Луи вовсе не собирался искать примирения! Какое же он чудовище; явился к ним, уверенный в своем праве, требуя немедленного и точного его соблюдения. Еще одно отягощающее обстоятельство: преспокойненько напялил на себя свитер, в свое время связанный Алиной. Подумать только, бросает свою жену, носит свитер ее работы, и шерсть не раздражает ему кожу! Другое отягощающее обстоятельство: не обращая никакого внимания на Алину, Луи вместе с детьми прошел в гостиную, иронически посмотрел на свой портрет, повернутый лицом к стене, но нахмурился, заметив на другой стене темный квадрат обоев — доказательство того, что здесь с гвоздя сняли какую-то картину. В коридоре Габриель дружески обнял Алину и тихо заметил:

— Ты разве не знаешь, что решение уже автоматически вступило в силу. Твой адвокат должен был тебе разъяснить…

Алина с досадой оттолкнула его, спросив сквозь зубы.

— Теперь ты ему помогаешь, а?

— Послушай, Алина, я ведь хорошо знаю твой характер и хотел только помешать тебе делать глупости. Подумай, что будет дальше, если с самого начала ты дашь Луи повод жаловаться, что ты не выполняешь решения суда.

Обманывал ее Габриель или нет, но он был прав. Однако на горизонте появилась новая туча: через стеклянную дверь Алина заметила, что Луи, тыкая пальцем в стенку, расспрашивает о чем-то Розу.

— Скажи ему, чтоб он ждал детей на улице, — с раздражением заметила Алина. — Насколько я знаю, закон не обязывает меня принимать его у нас.

Но Луи уже вошел и, насупясь, спросил:

— Что ты сделала с моей большой картиной? Алина немного помедлила, потом ответила с вызовом:

— Разве я должна давать тебе отчет? Я нахожусь у себя, а твой дом в другом месте.

— Ты имеешь право только пользоваться этим домом, и все. А продавать ничего не можешь. Ты знаешь, что эту картину я любил. Расставаться с ней не собирался. И если ты ее кому-то сбыла…

Сомнений не было. Ги обо всем ему рассказал, и потому Алина завопила:

— Да, я продала ее. У меня ни сантима не осталось, а нас ведь пятеро садится за стол, представь себе!

Дети уже взбежали по лестнице к себе — только Агата з качестве боевой охраны осталась с матерью.

— Я перевел тебе твое пособие, — отчеканил Луи. Взбешенная, Алина повернулась к Габриэлю:

— Хотите говорить о пособии — извольте! Да на такие деньги нам придется вполовину урезать себя. Ничего не поделаешь — придется, раз мсье бросил нас. Но я должна оплатить уже произведенные расходы. Я-то не имею аванса. Я ведь не спрашиваю, что он сделал со своим счетом в банке и с тем, что было у него в сейфе. Я оказала ему доверие, а он наверняка принял меры предосторожности.

— На этот раз хватит, — сказал Луи, суетливо роясь в правом кармане брюк в поисках трубки, которую он тут же сунул в рот, и буркнул в сторону: — Одевайтесь, ребята, и отныне будьте уже готовы, когда я зайду за вами.

— А если ты вовсе не явишься? — вызывающе спросила Алина, скривив рот и вцепившись в ткань своего халата. — Они что же, должны по твоей милости ждать весь день, стоя на карауле?

Пылающий взгляд и взгляд ледяной, холодный. Алина устало опустила веки. Она не была уверена, что ей удалась эта назидательная, крикливая и мстительная сцена. Агата, дорогая ее малышка, не тронулась с места, но Роза и мальчики уже помчались в свои комнаты. Что ж, уступка — ведь еще не согласие, но лучше заранее предвидеть, что предстоит еще перенести. Луи вправе поступать, как считает нужным, по крайней мере там, по другую сторону решетки этого дома.