Мой класс

– Кто к кому заглядывал?

– Я!.. – после короткого молчания с тяжким вздохом ответил Федя. – Я сперва написал «тростник», а потом вижу – у Киры «тросник», взял и переправил…

Да, они всегда честно признавались в своих грехах. А тут…

– Толя, – спросила я как-то, застав его в библиотеке, где он старательно выбирал себе книгу, – я всё думаю: кто же у нас выдаёт чужую работу за свою?

– Я не могу сказать, – ответил он, краснея и глядя мне прямо в глаза.

– Но ты должен поговорить с тем, кто это делает.

– Говорил я ему. И Саша говорил и Дима, а он отвечает: «Не ваше дело».

Мы стояли рядом, углубившись каждый в свою книжку. Мне показалось, что Толя уже забыл о нашем разговоре, но он вдруг сказал:

– Я про это давно знаю. Мне противно было, но я молчал. А после диспута, знаете, Марина Николаевна, я подумал: нельзя молчать. Даже и не знаю, почему так вышло. Там ничего про это не говорили. Но только я подумал: раз вижу, что человек делает нечестно, какое у меня право молчать?

– Ты прав, – сказала я. – Мириться с подлостью нельзя. А это маленькая, но уже подлость.

– А из маленькой подлости в конце концов всегда вырастает большая, – вмешалась вдруг Вера Александровна, которая, как видно, давно прислушивалась к нашему разговору.

«НЕУЖЕЛИ ТЕБЕ НЕ СТЫДНО?..»

– Напишите: «Длинный обоз медленно двигался по пыльной дороге; возы скрипели и покачивались». Разберите по членам предложения.

Игорь Соловьёв беспомощно глядит на доску. Запутался, безнадёжно запутался.

– Давай нарисуем схему, – говорю я.

Соловьёв стал медленно водить мелом по доске – и вдруг меня осенило: какие неровные, неуверенные линии… прямоугольник совсем кривобокий. Может быть, потому, что он волнуется, не понимает, как делать разбор?

– Сотри, перерисуй. Небрежно получилось.

Опять потянулись кривые, неряшливые линии.

– Возьми линейку, – сказала я.

Но и линейка мало помогла: схема была начерчена посредственно.

– Садись. Валя Лавров, к доске!

…А перед самым звонком я сказала:

– Соловьёв, останься, пожалуйста, после уроков.

Сорок пар глаз внимательно смотрят на меня: зачем? Что случилось? Горюнов и Гай смотрят особенно напряжённо, Ваня – с тревогой, Соловьёв – недоумевающе.

Но меня не сбивает с толку это недоумение. И как только мы остаёмся одни, я, не боясь ошибиться, говорю:

– Неужели тебе приятно, когда тебя хвалят за работу, которую сделал другой?

– Это вам Горюнов сказал? – быстро спрашивает он вместо ответа.

– Нет, я сама поняла. Ты рисуешь неважно. Ваня рисует очень хорошо. Твоя карта нарисована прекрасно Зачем ты это делаешь?

Он мнётся, теребит галстук.

– Мне Выручка сам предложил. Говорит: «Давай я тебе нарисую». А мне некогда было. Вот он и нарисовал.

– Это было только один раз?

Опять долгое молчание. Игорь колеблется:

– Н… нет, не один.

– Часто?

– Всегда, когда надо рисовать. Опыты по ботанике. Контурные карты Алексею Ивановичу. И вот эту… древнюю Грецию…

Я внимательно смотрю на него. Он низко опускает голову.

– Не стану объяснять тебе, как это скверно. Ты и сам прекрасно понимаешь. Неужели тебе не стыдно было перед товарищами, когда тебя хвалили, а они знали, что ты тут ни при чём?

– Никто не знал. Только Горюнов и Гай. И Кирсанов, наверно, догадался.

– А Горюнов откуда знал?

– Он научил Выручку писать нормальным шрифтом. И ещё научил раскрашивать карты так, чтоб получался ровный цвет. Выручка и себе и мне так делал. Горюнов увидел и говорит: «Это ты не сам рисовал». А какое ему дело?

– Почему ты тогда не сознался? Разве ты не знаешь, что у нас ребята всегда сами говорят? Помнишь, когда Селиванов разбил аквариум, он сам пришёл и сказал. А ты что же, боялся наказания?

Снова долгое молчание.

– Совестно было, – говорит он наконец.

На следующий день первых двух уроков у меня по расписанию не было.

Со звонком на большую перемену я пошла в свой класс, откуда только что вышел Алексей Иванович, и… остановилась на пороге. У ребят чуть ли не драка: все кричат, машут руками. Первое, что мне бросается в глаза, – встрёпанный, злой и красный Борис, побледневшее, но тоже злое лицо Соловьёва и полное решимости лицо Толи.

– Что у вас тут происходит? – спрашиваю я. – Что случилось?

– Соловьёв назвал Горюнова ябедой, и Соловьёва за это стукнули как следует, – отвечает Борис.

– Кто стукнул?

– Я, – без малейшего смущения говорит Саша Гай.

– Поздравляю тебя. Это, конечно, лучший способ доказать свою правоту. А за что ты назвал Толю ябедой, Игорь?

– А зачем он нафискалил вам про карту?

Чувствуя, что бледнею, я спрашиваю Игоря:

– Ты мне веришь?

– Верю, – отвечает он не сразу и не глядя на меня.

– Так вот, я повторяю тебе, что Толя мне ничего не сказал. Больше того: я спрашивала его, и он сказал, что ответить не может. Я тебе вчера объяснила, что всё поняла сама, без Толиной помощи.

– Если бы я сказал Марине Николаевне, я был бы фискалом. Но я ничего никому не говорил. Только Гаю. Даже Кирсанову не говорил, он сам догадался, – негромко произнёс Толя.

– А если хочешь знать, я бы на твоём месте именно сказал, – вставляет Николай. – Не потихоньку, понятно, а именно в классе при всех. Громко. Обязательно бы сказал!

– Да почему это «ябеда»? – кричит Левин. – Ябеда – это если из-за угла наговаривает.

– Я так Толе и говорил, – поддерживает Саша. – По-моему, тоже сперва надо было с Соловьёвым поговорить, но уж раз он не понимает, тогда сказать при всём классе, вот и всё.

– Нехорошо вышло, – задумчиво говорит Лёша. – Его Елена Михайловна так хвалила… Говорит: «У тебя все опыты прекрасно зарисованы». Вот тебе и прекрасно!

И вдруг вмешивается Ваня Выручка: он до сих пор не проронил ни слова, я даже не сразу увидела его позади остальных.

– Игорь не виноват, – говорит он громко. – Это я сам ему рисовал. Он не просил.

– Брось ты! – резко обрывает Николай. – Тоже, хорош: ходишь за ним, как маленький.

– Он мой товарищ! – вспыхивает Ваня.

– Ну и что ж, что товарищ? Вот Горюнов с Гаем и Левиным товарищи. И я с Гаем дружу. Так разве он за меня задачки решает? Разве Кирсанов рисует за Воробейку карты? Да и какие вы товарищи, просто он тебя гоняет, как маленького: сделай да принеси, а ты и слушаешься.

Ваня опустил голову. Во внезапно наступившей тишине раздаётся спокойный голос Димы:

– Соловьёв все смеялся над Лавровым, дразнил его. А вот я один раз помог Вале оформить задание по ботанике, так он прямо и сказал Елене Михайловне: «Это я не сам, мне Кирсанов помогал». Хотя его никто не спрашивал и я там очень мало сделал.

Все взгляды снова обращаются на Игоря Соловьёва. Он медленно поднимает голову и говорит не громко, но твёрдо:

– Я все карты перерисую сам.

– Вот и у нас получился диспут, – вдруг с удовлетворением заявил Воробейко. – Поговорили, и всё понятно стало.