Мой класс

Все засмеялись. И хотя мне очень хотелось сказать, что ничего не следует повторять с чужих слов, когда не знаешь сам, о чём речь, я удержалась: не стоило пригвождать бедного Валю к позорному столбу.

Валя сразу поразил ребят ещё и тем, что приезжал в школу и возвращался домой в блестящем светлосером автомобиле – марка эта была ещё новостью. Как-то мальчики окружили машину, наперебой обсуждая её достоинства. Особенно горячился Борис, доказывая, что по сравнению с этой машиной все остальные безнадежно устарели. Он обследовал серого, сверкающего, как зеркало, красавца вдоль и поперёк, полез даже под кузов и наконец встал, встрёпанный и довольный, отряхивая снег со своей ушанки.

– А ход у неё хороший? – осведомился он у Лаврова.

– Превосходный, – ответил Валя и как любезный хозяин распахнул дверцу: – Садись, поедем до моего дома.

Боря не заставил приглашать себя дважды. За ним тотчас влезли в машину ещё трое ребят. Они приготовились прокатиться если и не на другой конец города, то, во всяком случае, довольно далеко. Но их ждало жестокое разочарование: через три минуты машина остановилась у большого, всем знакомого дома, мимо которого многие проходили дважды в день; здесь-то, совсем близко от школы, и жил Валя Лавров.

Ребята вернулись в школу несказанно удивлённые: надо же – он живёт за углом, а за ним машину присылают!

С того дня Вале не давали проходу:

– Эй, Лавров, ты в буфет сам пойдёшь или станешь машину ждать? Лавров, тебе, пожалуй, до доски не дойти – проси, чтобы машину подали!

Надо отдать Вале справедливость: у него был большой запас добродушия – он не обижался, не пробовал ответить резкостью, но всё же чувствовал себя неловко.

Ещё один случай подорвал Валину репутацию. В день дежурства ему пришлось подмести класс. Плачевное это было зрелище! Ребята столпились в дверях и с любопытством смотрели: Валя взял щётку неумело, осторожно, пожалуй даже с опаской, словно это была не щётка, а бритва, и стал мести прямо себе на ноги.

– Что это ты как подметаешь? – не выдержал Лабутин.

Валя попытался ответить что-то вроде того, что он не девочка и домашнее хозяйство не его специальность, но подобные рассуждения в нашем классе давно уже вышли из моды.

– Одно слово – руки-крюки! – сказал Савенков. – Только и умеешь на машине разъезжать…

Постепенно обнаружилось, что этот самоуверенный мальчик, рассуждающий так гладко, по-взрослому, учится неважно: он с трудом удерживался на той грани, где тройка, того и гляди, может превратиться в двойку.

– Спроси у мамы, не может ли она зайти в школу, – сказала я однажды: – мне нужно с ней поговорить.

Так как Валя посмотрел на меня вопросительно, с беспокойством, я пояснила:

– Ты очень отстал по арифметике, правда ведь? Вот мы и решим, как тебе помочь. И вообще мне хотелось бы познакомиться с твоей мамой. Я знаю родителей всех учеников, а твоих не знаю. Так что если у мамы есть время, пусть зайдёт. Передашь?

– Передам.

На другой день он подошёл ко мне в коридоре и, глядя куда-то мимо, сказал с запинкой:

– Мама сказала… мама сказала: если вам надо с ней поговорить, можете ей позвонить по телефону.

Должно быть, я сильно покраснела, но, помедлив, сказала:

– Видишь ли, дома у меня телефона нет. А в школе, в канцелярии, всегда очень шумно и, когда разговариваешь, ничего не слышно. Вот я и просила маму зайти, чтобы поговорить спокойно, без помехи. А что, мама занята? Работает?

– Нет, не работает, она дома. Но она говорит: у неё нет времени ходить в школу.

Всё-таки через несколько дней она пришла: высокая, красивая, нарядная, с тёмной родинкой, совсем как у Вали, на нежнорозовой щеке. С плохо скрытым пренебрежением она оглядела меня с ног до головы:

– Вы просили меня зайти? Что случилось?

Я рассказала, что Валя отстал от класса, часто приходит в школу, не решив задач по арифметике или решив их неверно.

– Значит, в классе учительница не умеет как следует объяснить. Единственный вывод, который можно из этого сделать, – произнесла Лаврова.

– У нас арифметику преподает опытная учительница. Ученики любят её предмет и хорошо усваивают её объяснения. Дело в том, что Валя отстал. Ведь после того как вы приехали из Ленинграда, он не сразу поступил в школу.

– Тогда почему бы учительнице не остаться с ним после уроков и не объяснить то, чего ребёнок не понял?

– Лидия Игнатьевна оставалась с ним не раз, – сказала я, чувствуя, что этот высокомерный тон начинает выводить меня из равновесия. – Но необходимо, чтобы и дома кто-нибудь понаблюдал за тем, делает ли Валя уроки до конца или бросает на полдороге, как только у него что-нибудь не выходит.

– Вам не кажется, что вы с таким же успехом могли сообщить мне всё это по телефону?

– Нет, не кажется. Я думаю, что родители и учитель должны знать друг друга в лицо. Разве вы думаете иначе?

Вместо ответа она слегка пожала плечами. Потом заговорила:

– Скажите, а вам не кажется, что в ваши функции входит следить за взаимоотношениями детей? А вы забываете об этом. Дети дразнят Валю за то, что он приезжает в школу в автомобиле, и он мне сказал, что будет ходить пешком.

– Что же, он прав, – ответила я. – Иной раз после уроков он ждёт машину по полчаса, а дойти до дому – не больше десяти минут. Ведь вы живёте совсем рядом!

– Какой нелепый пуританизм! – воскликнула Лаврова.

Едва сдерживаясь, я сказала тихо:

– Вы говорите со мной неуважительно.

– Я вижу, нам вообще не о чем разговаривать, – сказала она, встала, повернулась и не спеша направилась к дверям.

Какое великолепное презрение! «Девчонка! – читалось в каждом её движении. – Не желаю обращать на тебя внимание!» Ох, если бы я могла и в самом деле вести себя в эту минуту, как девчонка, – с каким удовольствием я сказала бы ей вслед всё, что думала! Но дверь захлопнулась, а я всё ещё стояла молча, изо всей силы сжимая обеими руками спинку стула.

На другой день Валя в первую же перемену отвёл меня в сторону и сказал, густо краснея:

– Марина Николаевна, мама хочет перевести меня в другую школу, а я ни за что! Я привык и не пойду! Скажите ей!

– Нет, Валя, я не буду отговаривать твою маму.

– Вы хотите, чтоб меня взяли из вашего класса? – с обидой спросил он.

– Нет, совсем нет. Мы тоже привыкли к тебе и хотим, чтобы ты остался с нами. Но ты должен сам убедить в этом своих родителей.

– Папа сейчас в Ленинграде, а мама…

– Так вот, Валя, если хочешь остаться, постарайся объяснить маме, что ты уже свыкся с классом и с учителями. Может быть, она согласится с тобой.

Не знаю, как это удалось Вале, но он остался с нами.

Я уже говорила, что он о многом судил с чужих слов и с удивительным апломбом. Он так и сыпал где-то подхваченными и запомнившимися ему формулами вроде: «Теннис – благородный спорт» или «Искусство украшает жизнь».

Никакие мои отповеди и замечания («Не повторяй чужих слов», «Зачем ты говоришь о том, чего не понимаешь!») не подействовали бы так, как отношение к этой Валиной слабости самих ребят.

– В сущности, «Спартак» играет довольно серо, – сказал он однажды, на свою беду.

Ох, и досталось же ему! На него дружно напустились и болельщики «Спартака» и болельщики «Динамо». В два счёта ему доказали, что в футболе он ничего не смыслит: не умеет отличить защиту от полузащиты, не знает игроков «Спартака» и вообще не знает состава команд и даже не знает, кто такой Хомич. Словом, злополучный Валя был уличён.

После этого случая пышные его фразы перестали производить на ребят какое бы то ни было впечатление.