Дорога в жизнь

– И как это он тут с голоду не подох! – сказал я в пространство.

– Его Подсолнушкин кормит, – тоненьким голосом откликнулось пространство.

Я обернулся. Все-таки, совершая свой обход, я незаметно оброс добровольной свитой: за спиной Петьки прятался худенький веснушчатый мальчуган с раскосыми глазами зайчонка; должно быть, это он сказал про Подсолнушкина.

Путешествуя дальше, я вдруг услышал отчаянный вой.

– Зарежусь! Все равно зарежусь! – вопил кто-то.

Я вопросительно поглядел на Петьку и другого своего спутника. Они тоже остановились и испытующе смотрели на меня. Я пошел на крик.

– Это в изоляторе… Коршунов, – просипел позади Петька.

Я подошел к небольшому флигелю, из которого слышались крики. В сенях у окна, лениво развалившись на скамейке, сидел странно одетый человек: брюки снизу были подвернуты, иначе они волочились бы по земле; непомерно широкий пиджак висел, как балахон. Человек неторопливо дымил папироской. Криков он, казалось, просто не слышал.

– Откройте-ка, – сказал я.

Не вставая со скамейки, он щелкнул замком, и я вошел в небольшую квадратную комнату – больничный изолятор. Здесь стояли две койки, белый шкаф со стеклянными дверцами и две табуретки, тоже выкрашенные белой масляной краской. У стены стоял мальчишка лет двенадцати, который, увидев меня, так и замер с открытым ртом.

– Чего ты кричишь? – спросил я.

– А чего меня тут держат? – Мальчишка с крика сразу перешел на разговор и отвечал спокойно, даже с достоинством. И вдруг снова завизжал: – Не хочу в детдоме! Сказали, на двое суток, а чего не выпускают!

– Не хочешь жить в детдоме?

– Не хочу!

– Так зачем живешь?

Мой спокойный вопрос его озадачил, и он опять понизил голос:

– Так меня забрали…

– Кто тебя забрал? Воспитатель? Заведующая?

– Милиция.

– Значит, ты сидел дома, читал книжку, а милиционер пришел и забрал тебя?

– Хо! «Дома»… Не дома, а на базаре,

– А, понимаю: ты пришел на базар за покупками, а тебя милиционер забрал?

– Да не за покупками…

– Ах, не за покупками? Ну, вот что: убирайся отсюда.

– Куда?

– Куда хочешь. Всем надоело и опротивело, что ты тут вопишь. Уходи.

Не испуг, не злость – величайшее недоумение отразилось на его лице.

Неловко, боком он попятился к двери.

Не обращая внимания на человека в слишком длинных брюках и слишком широком пиджаке – он по-прежнему сидел у окна, покуривал, щурился и тоже демонстративно не замечал меня, – я вышел во двор.

Постепенно ребята стали кружить около меня на все более близком расстоянии. Кроме Петьки и мальчугана с глазами зайчонка, за мною следовали еще человека три-четыре, в том числе и Коршунов. Другие то и дело появлялись в отдалении справа, слева, отставали, забегали вперед. Потом их пути все чаще стали невзначай скрещиваться с моими. Со всех сторон на меня с вызовом и любопытством смотрели чьи-то глаза. Наконец один парнишка, подойдя поближе, спросил:

– Вы будете у нас заведующим?

– Не знаю. Очень уж мне не нравится ваш хлев.

Мальчишка со всех ног кинулся к спальням. Торчавшие в окнах головы скрылись. Я знал: там сейчас будут обсуждать мои слова.

Каждый, кто сталкивался со мной, считал своим долгом немедля сообщить обо всем товарищам. Что ж, пусть. Пусть придумывают, как отвечать, пусть уговариваются отразить приступ – они живые люди, они задеты. Они собираются отстаивать свою «независимость» – ладно! Добытое в борьбе всегда ценнее.

Поздно ночью, когда в доме все угомонилось, я прошел по спальням и посмотрел на ребят при свете тусклой электрической лампочки. Я заглянул в лицо каждому спящему. Обычные детские лица, только на них и во сне лежала тень тревоги и усталости.

Осторожно ступая на носки, я пошел к двери. И вдруг позади, в дальнем углу, снова, как в первый мой приход сюда, что-то шевельнулось. На крайней постели приподнялась чья-то лохматая голова. Большие блестящие глаза смотрели на меня. Это был Петька.

– Спи! – сказал я шепотом. – До завтра.

Лохматая Петькина голова раза три кряду кивнула мне и опустилась на локоть. Подушки у Петьки не было.

3. «МЫ ВСЕ КОМАНДИРЫ!»

Назавтра по звонку на подъем никто не поднялся – видно, это было не в обычае. Ребята спали. Только к завтраку они закопошились и стали выползать из-под одеял. Я заходил в каждую спальню и громко говорил:

– Вставайте! Стройтесь во дворе! Быстро!

Они выходили во двор вовсе не из готовности исполнить приказание. Им было любопытно: что же дальше? Они стали не строем, а беспорядочной толпой, и ясно было: иначе стоять не умеют. Одни смотрели пытливо, настороженно, другие насмешливо, третьи недоброжелательно. Но незаинтересованных, равнодушных лиц я не увидел.

– Познакомимся, – сказал я. – Меня зовут Семен Афанасьевич…

Я не успел договорить. Произошло что-то неожиданное и непонятное: раздался пронзительный свист, толпа дрогнула – и вдруг все до единого кинулись к дому. Несколько секунд я стоял в недоумении и смотрел, как они удирают – без оглядки и почти бесшумно, только все тот же пронзительный свист снова и снова резал уши. Потом, сам не знаю почему, я обернулся и увидел… быка. Не разбирая дороги, низко пригнув свирепую морду с кольцом в носу, он несся по опустевшей поляне. Врезался в волейбольную сетку и стал рвать ее рогами, слепо и злобно вскидывая головой. Комья снега и мерзлой земли летели у него из-под копыт.

Раздумывать было некогда. Я кинулся к быку и с размаху ударил его ногой в нос. На мгновенье он ошалело подался назад. Я обежал его и, схватив за хвост, погнал к сараю.

Захлопывая за быком широкую дверь сарая, я услышал дружный топот: теперь вся орава ребят бежала ко мне. Я утер пот со лба, подошел к крыльцу и сел. Ребята нерешительно остановились в трех шагах и, перешептываясь, подталкивая друг друга, смотрели на меня.

– Ка-ак вы его здорово! – вдруг сказал кто-то.

– Он знаете какой? Он лошадей на рога поддевает!

– Он одного Подсолнушкина слушается!

Постепенно те ребята, что были поближе, усаживались рядом на ступеньки. Другие, продолжая стоять, обступали нас все теснее. Кто-то дотронулся до моего плеча. Кто-то опять и опять нараспев повторял:

– Ка-ак вы его здорово!

– А у нас в деревне какой бык… – сказал тощий, нескладный парнишка в рваном пиджаке.

– А у нас была корова бодучая – еще позлее всякого быка, – доверчиво сообщил уже знакомый мне худенький мальчик с раскосыми глазами зайчонка.

У каждого в запасе оказалась своя история – не про свирепого быка, так про бодучую корову.

Но ведь и мне было о чем порассказать, недаром я с десяти лет пас у помещика стадо в селе Сторожевом, на Полтавщине. Вот там был бык так бык: огромный, с налитыми кровью глазами. Гаврила его звали.

– А наш…

– Нет, куда ему до Гаврилы. Тот однажды…

Рассказываю им про Гаврилу, про белую корову Зорьку, которая всегда шла впереди стада и неизменно обещала на завтра ясный день. Рассказываю о том, как в тринадцать лет я, пастушок из захудалого села, впервые увидел на большом украинском шляхе автомобиль. С перепугу я сперва так и повалился лицом в землю, а потом, должно быть, с полверсты бежал вслед за автомобилем и крестился на отпечатки шин в пыли.

– Ох, и темный был народ! – со снисходительным удивлением вполголоса произносит кто-то.

Оборачиваюсь – Коршунов, тот самый. Ага, не ушел!

Разглядываю ребят. Давно не мытые лица сейчас подвижны и веселы. Вот сейчас и взять их за живое. Бык – быком, он мне невольно помог, этот бык. Хорошо, что так легко удалось с ним справиться, хоть удивляться тут и нечему – я и в самом деле не забыл еще своей пастушьей практики, а силы у меня теперь побольше, чем было, когда я пас помещичье стадо. И вдруг в голову мне приходит: бык… да сам ли он вырвался из сарая? Может, кто-нибудь выпустил его? Неужели… Кто из них мог это сделать? Я оглядываю ребят. Но некогда думать об этом сейчас…