Весы

– Мони, почему ты не уедешь? – сказала она однажды. – Ты мучишься сам, мучаешь меня. Поезжай куда-нибудь, отдохни…

– Не могу, Лидия, – отвечал я.

Я действительно не мог. Мне казалось, что в чужом месте я буду жить чужими мыслями.

– Тогда уеду я! – внезапно сказала она. – Если хочешь – совсем! Так жить нельзя, это не жизнь, а истязание.

Вот она и подошла к этой мысли. Иногда не только рай – и ад становится невыносим.

– Да, знаю, – ответил я.

– Или ты это нарочно? Чтобы совсем раздавить меня?

– Выброси это из головы! – сказал я. – Я сейчас вовсе не думаю о тебе, ни о ком не думаю, кроме самого себя. Это мое право.

– Да, это всегда было твое право! – сокрушенно ответила она. – Всегда!

– Может быть! И это совсем не так плохо, как ты считаешь! Из прав вытекают обязанности!

– Это я уже знаю, – неожиданно ответила она.

– Ничего ты не знаешь! – вздохнул я. – Я говорю тебе в последний раз: того, о чем ты думаешь, все равно что не было. Нет, не так. Все это произошло с кем-то другим. Или в другой жизни.

Эти мои слова как-то вдруг успокоили ее, она немного ожила. Я все дольше засиживался в кабинете, совсем прекратил прогулки по парку. Усиленно писал. Сначала записывал все свои мысли. Потом понял, что это не нужно – так их было много и такие они были противоречивые. Лучше всего записывать те мысли, которые как вехи ведут к концу моего бесконечного пути. Построить в себе нечто, что укрепило бы мои душевные силы.

Именно это больше всего поражало меня в моей прошлой жизни – душевная неустойчивость. Я не мог взвесить свои чувства и судил о них только по фактам и событиям. Не видел в моем поведении ни капли здравого смысла, никакой логики, никакого серьезного основания. Странный курьез – по-видимому, именно тогда, когда обладал полным сознанием, я поступал самым бессознательным образом. Чем это объяснить? Нечем, кроме как свойством самого человеческого сознания. Как плыть ночью на корабле или на лодке, если видишь в небе одну звезду – свою собственную? Только свои желания, только свои цели? Куда пригребешь на такой несчастной лодке? Только к самому себе. Будешь кружить, как заколдованный в заколдованном море.

Да, лодка – в этом весь секрет. Лодка с одной звездой и единственным парусом, который ко всему прочему и снять нельзя в случае необходимости. Любой сильный порыв ветра просто опрокинет ее, потому что и прочного киля у нее наверняка нет. И нет выхода, нет спасения, разве что успеешь выгрести воду. И во что превращается жизнь? В вечное крушение и вечное спасение, пока не потеряешь последние силы.

Многое могла бы объяснить мне Лидия. Она постоянно была ко мне ближе, чем кто-либо. Но я уже понимал, что жестоко расспрашивать ее, как я это делал несколько раз. И как сделал еще однажды, как последний дурак.

– Лидия, я хочу тебя спросить, – сказал я. – Христофор знает, что ко мне вернулась память?

Она с недоумением посмотрела на меня. – Понятия не имею! Я его и не слышала и не виде с того проклятого дня, когда он затащил тебя на дачу.

– Ну, не совсем так. Два-три дня назад ты его обругала по телефону.

– И что из этого? – с вызовом спросила она.

– Как что? Да ведь он, наверное, что-то понял по твоему поведению!

– Ну и что, если понял? – с презрением отозвалась она. – Пусть эта свинья знает, что нельзя делать все, что в голову взбредет.

– Да, но я хотел поговорить с ним. Есть вещи, которые только он может объяснить…

Она посмотрела на меня так, будто говорила со слабоумным.

– Как ты можешь говорить как с равным, с человеком, который… который… – она заикнулась.

– Который – что?

– Который надругался над тобой! Не надо мной – над тобой! Я что, я – тряпка, мной можно и подтереться, но ты… ты…

Лидия бросилась вон и так хлопнула дверью, что квартира заходила ходуном. Пока я ломал себе голову, как быть, она снова появилась на пороге. Лицо ее было невероятного, какого-то табачного цвета.

– Слушай, что я тебе скажу! Не знаю, каких дьяволов ты ищешь в себе! Но пока не найдешь там своего достоинства, ты ничто! До сих пор ты хотя бы этим отличался от других. И если в один прекрасный день ты меня выбросишь из дома, как половую тряпку, я буду знать, что ты обрел себя! Теперь тебе ясно?

Я ничего ей не ответил. И скоро услышал, как она всхлипывает и воет в своей душной бонбоньерке.

Еще две недели прошло без особых происшествий. Только погода внезапно изменилась. Однажды ночью пошел дождь, такой буйный, такой проливной, будто он хотел снести город с лица земли. Небо побелело от молний, весь наш прочный дом дрожал от ударов, будто был готов в любую минуту обрушиться нам на головы. Но на другой день погода была тихая, ясная и прохладная, словно ранней весной. Мне казалось, что и в моей жизни что-то изменится, я наконец найду какой-то выход.

Однажды утром мне позвонил Радков, наш главный юрисконсульт. Очень любезно поздоровался, потом сказал:

– Товарищ главный директор, вы не могли бы зайти ко мне ненадолго? Это очень важно.

Ехать в управление? Сама мысль об этом была мне противна.

– А почему бы вам не приехать ко мне?

– Это в ваших интересах, товарищ директор, – очень почтительно сказал Радков. – Небольшая формальность, но совершенно необходимая.

– Хорошо, приеду к десяти, – сказал я и швырнул трубку.

Приближаясь к управлению, я беспощадно ругал себя за слабохарактерность. Не следовало, ни в коем случае не следовало больше появляться в этом здании, даже во сне, оно казалось мне чужим и отвратительным. Кабинет юрисконсульта находился на втором этаже, как и мой собственный. Я всегда поднимался пешком, но на сей раз поехал на лифте – до того мне никого не хотелось видеть. Радков сидел за столом – изысканный, выбритый, элегантный, как все юристы его ранга. Увидев меня в дверях, он совершенно непринужденно поднялся. Улыбка его была великолепно тренирована и отшлифована.

– Пожалуйста, проходите, садитесь, – предложил I он. – Не выпьете ли кофе?

– Нет-нет, спасибо! – решительно заявил я.

Только теперь я заметил, что в кабинете есть второй человек. Обыкновенный невзрачный человек в довольно поношенном костюме и в потрескавшихся ботинках, которые он даже не находил нужным спрятать под стул.

– Это инспектор Кутенков, – представил его юрисконсульт. – Из института страхования. Ему нужна небольшая справка.

Я еще раз оглядел инспектора. Не знаю, сколько народу он застраховал за свою жизнь, но застраховать себя самого явно не сумел. Инспектор полез в сумку и достал оттуда два документа – страховательный полис и доверенность. Страховку против несчастного случая я оформил лет пять-шесть назад, а доверенность выдал Лидии в прошлом месяце. Будто предчувствовал несчастье – теперь мне должны были выплатить значительную сумму.

– Эти подписи ваши? – спросил инспектор.

– Да, мои, – кивнул я.

– Но они совсем не похожи! – констатировал инспектор, как мне показалось, довольно злорадно.

Я и сам видел, что они действительно непохожи. Но обе подписи были мои – это я знал хорошо.

– К заявлению я приложил медицинскую справку. Я три месяца был в полной амнезии. Разве я могу припомнить свою прежнюю подпись?

На лице инспектора проступило легкое огорчение. Служебная бдительность явно сделала холостой выстрел. Дело кончилось тем, что я подписал в его присутствии новую доверенность. На этот раз обе подписи полностью совпадали. Инспектор неохотно извинился и ушел.

– Я очень рад, товарищ генеральный директор! – непринужденно улыбнулся Радков. – Значит, скоро вы снова вернетесь к нам?

– Вряд ли это будет скоро, – ответил я. – Сначала следует полностью восстановить здоровье, а там будет видно.

Я знал, с какой точностью он передаст мои слова Камбурову, и постарался выразиться как можно осторожнее. Я смутно ощущал, что не следует давать им карты в руки, если у них уже наготове какая-нибудь комбинация. И только я собрался уходить, как он опять остановил меня: