Страница 8 из 93
С десяток секунд элита Компании осмысляла услышанное.
– Кроме транспортного департамента, – подвел черту финансист. – По этому вопросу я предложил бы заслушать мнение специалиста. Тем паче что мое время истекло.
– Я готов, – плешивый щеголь уже тянул руку. – Прошу три минуты.
– Надеюсь, по существу? – осведомился Лорд.
– Разумеется…
Дальнейшее более всего напоминало умело поставленный спектакль, где актеры, все, от героя-любовника до последнего «Кушать подано», выучили роли назубок и не нуждаются в услугах суфлера, а каждая пауза, интермедия и мизансцена десяток раз прогнаны сквозь мясорубку репетиций.
Сцена за сценой: искреннее недоумение, обманутое доверие, неприкрытая тревога. И – в заключительном акте – праведный гнев.
Воистину, Лорд похоронил в себе великого режиссера.
Он управлял действом изящно, грациозно, словно и сам удивляясь происходящему в этом театре одного зрителя. Зрителя, о котором давно забыли актеры. И когда ухоженный чернобородый денди, единственный, в чьей лояльности не сомневался Председатель, попытался урезонить высокое собрание, призывая прекратить цирк и помнить о регламенте, в несчастного вцепились с двух сторон (Шейлок – на ушко: «Ну что вы, в самом-то деле, Прокоп?»; Племяш – через стол: «Харрош целку корчить, гоблин позорный!») и затюкали мгновенно. Втянув голову в узкие плечики, бедолага сгорбился и сделался похож на тщательно обработанный антрекот.
Ну что ж, отстраненно подумал господин Салманов, по крайней мере, больше десяти процентов личного состава не предало. Совсем неплохо…
Приближающийся финал постановки был очевиден.
Его схарчат. Вместе с френчем и полуботинками.
В данной ситуации Компании попросту не обойтись без козла отпущения, и чем шикарнее будут рога, тем лучше.
Обидно, конечно, на старости лет оказаться козлом.
Дело даже не в арестах. Сажали и раньше, подчас целыми обоймами. Но строго паритетно, на основе третьего пункта Дополнительного протокола к «Конвенции о статусе финансово-промышленной олигархии». Если сегодня органы закрывали консультанта Компании, то в следующий раз посещали особь, прикормленную конкурентами. Причем брали, как правило, идиотов, норовивших уйти от уплаты налогов.
Ну что ж, государство вправе профилактировать аппарат. Тем паче что приговоры не были суровы, а судимости вскоре снимались по амнистии.
Сейчас все иначе. Людей гребут пачками. В одностороннем порядке. И расстреливают с конфискацией. Всех. Кроме особо везучих, исхитрившихся не дожить до процесса. На сети контактов в министерствах, которой по праву гордилась Компания, можно ставить крест…
– …Да, именно крест! Причем жирный! – прозвучало над самым ухом.
Пораженный господин Салманов вздрогнул.
Но холеный рыжеватый субъект в смокинге с претенциозной бутоньеркой на лацкане отнюдь не читал мысли. Куратор внешних связей (служебное псевдо «Ходок») говорил о своем.
О том, что все – вы понимаете, коллеги? – именно все программы, развернутые во Внешних Мирах, на текущий момент заморожены. И может ли быть иначе, если федеральная власть закрыла транзитные космостанции для грузовых судов Компании? Он, Ходок, прежде всего дипломат, он, если угодно, защитил диссертацию на тему «Стратегия интриги», и ему абсолютно ясно: некто из руководства Компании, причем высшего, нежели он, рядовой член совета, уровня – нет, уважаемые коллеги, никаких имен! – ухитрился наступить на очень больную мозоль кое-кому – это, разумеется, всего лишь предположение, высокочтимые коллеги! – способному растереть Компанию в пыль. И если эта версия верна, то хотелось бы получить исчерпывающие разъяснения на тему: во имя каких экстраординарных целей теленку вздумалось бодаться с дубом? Несомненно, если таковые существуют, он лично готов поддержать достопочтенного господина Председателя совета директоров…
Щас, неприязненно подумал достопочтенный господин пока еще Председатель, вежливо кивая. Все брошу и немедленно поставлю тебя в известность. Вот только шнурки поглажу.
Настроение в зале меж тем понемногу переставало быть рабочим. Все было ясно, нервное напряжение требовало разрядки, действующие лица резвились уже почти открыто.
Кто-то негромко барабанил пальцами по столу в такт изысканным модуляциям Ходока, кто-то ваял в биоблокноте трехмерный профиль чертика, до неприличия похожего на Лорда, сдержанный Шейлок вертел пенковую носогрейку, всем своим видом давая понять, что пора бы и на перекур…
А затем все кончилось.
– Ша! – просипел сухонький старичок, доныне мирно сопевший в уютном кресле. – Ша, я сказал!
И стало ша.
Только левая бровь Лорда слегка изогнулась, и по переносице пробежала тоненькая вертикальная морщинка.
Зная презрение деда к командным играм, с ним предварительно не консультировались. Впрочем, старец и не ломал сценария, демонстративно уйдя в нежное марево вполне простительной для его возраста полудремы.
– Вы просите слова, Шалун?
– Я ничего не прошу. – Тусклые блекло-зеленые ледышки выглянули из-под кудлатых бровей. – Я буду говорить.
В зале ощутимо похолодало.
Кондиционеры, надо полагать, пошли вразнос.
– Мне ровно восемьдесят. – Старческое горло забавно взбулькивало, но улыбок не было. – Я делал дела, когда все вы еще титьку сосали, и я их делал по понятиям, а не по вашим законам. Ты можешь сношать мозги молодым, но разыгрывать втемную меня у тебя не выйдет. Понял меня, Умка?
Молчание усугубилось. Ходок, непривычный к таким формулировкам, сделал большие глаза.
К главе совета обращаются по должности. Не возбранено использовать псевдо «Имам», избранное Председателем при инаугурации. Но, произнося давно забытое прозвище, не кличку даже, а уличное погоняло, старик только что прилюдно оскорбил Шамиля Аслановича.
Промолчать означало бы окончательно потерять лицо.
– Объяснитесь, Шалун, – сдержанно потребовал господин Салманов.
– Нет, это ты, Умка, объясни, – с пергаментных губ спрыгнул на стол нехороший смешок. – Объясни пацанам, кто сидит кумом на беспределе. Кому Хозяин выдал ксиву на мокруху. Или ты держишь свой молодняк за лохов?
Он блефует, подумал Шамиль Асланович, он не может знать этого. Никто не может, кроме меня.
– Или сам не знаешь? Тогда скажу я.
Пауза. И негромкое:
– Тахви.
Трубка Шейлока, выскользнув из взмокших пальцев, раскололась о паркет. Поза Ходока изобразила намек на некоторую степень сомнения. У Племяша безыскусно отвисла челюсть. А Прокоп, и без того достаточно унасекомленный, глубже втянул голову в плечи, словно уже стоял у стены, глаза в глаза с расстрельной командой.
Сердце господина Салманова замерло. Постояло. И снова заработало, медленно и гулко.
– Он умер, Шалун, – мягко произнес Лорд. – Вы понимаете? Он давно умер. В тюрьме. Об этом писали газеты.
– А я от шефа Винницкого централа слышал, – подтвердил Ходок. – Четыре года назад. На рауте у пресс-атташе Барановского, мир его праху.
Участливо вздохнув, зашевелился Племяш. Он крепко уважал аксакала и готов был порекомендовать тому прелестное заведение, где девочки в два счета вылечат кого угодно от чего хошь, а не то что от какого-то там склероза. Он даже почти сформулировал эту великолепную мысль.
Но высказать не успел.
Старик вытряхнул из рукава глянцевую пластинку и жестом заправского крупье метнул ее через стол.
– Смотри, Умка!
Всматриваться не было нужды. Такая же стереокарточка хранилась в личном сейфе господина Салманова, и еще миг тому Шамиль Асланович дал бы руку на отсечение, что существует она в единственном экземпляре. А теперь ему оставалось только не опускать взгляда.
– Зна-аешь, – констатировал старец. – Но молчишь. Хитрый Умка, мудрый. Сам себя Умка перемудрил…
Лорд, поколебавшись, протянул руку к карточке. Взял. Близоруко щурясь, присмотрелся. Затем вспомнил о пенсне. Водрузил его на переносицу. Долго вглядывался, хмурясь и вульгарно пожевывая нижнюю губу. И наконец, покачав головой, передал Шейлоку.