Страница 3 из 127
Посияло. Поискрилось. Хлопьями потянулось над столом, коснувшись головы седовласого.
Никаких ощущений, разве что приятное покалывание в висках.
– Пожалуй, Ваше Превосходительство, нам действительно есть смысл поговорить начистоту.
Улыбнулся, на редкость хорошо и открыто. Впрочем, нигде не сказано, что бандиты обязаны скрежетать волчьим оскалом. Во всяком случае, бандиты такого уровня…
– Но вы уверены? – совершенно будничным тоном осведомился хозяин кабинета.
– Вполне, Ваше Превосходительство, – светски, почти что вскользь подтвердил толстяк. – Наши лаборатории, в отличие от ваших, туфту не гонят.
И, спохватившись, добавил, неподдельно смущенный:
– Прошу прощения, конечно…
Ему, несомненно, можно было верить. Такие, как он, привыкли отвечать за слово. И, кроме того, им зачастую бывало под силу то, чего не могла достичь вся Федерация.
Вот именно за это обитатель кабинета «А» люто ненавидел и нынешнего посетителя, и остальных, ему подобных.
Потому что он рос в трущобах с единственной мечтой: вырасти достаточно здоровым, чтобы сесть за штурвал космофрегата и драться во имя той Федерации, о которой говорилось в стареньких книгах-кристаллах, оставшихся от деда, сгоревшего вместе с Пятой Эскадрой в секторе Альфа, и письмах отца, сгинувшего от пятнистой чумы вместе с половиной Вальдемирского десанта. А эти косили от мобилизации, и торговали «дурью», и сорили деньгами в подпольных кабачках, а если попадали в полицию, то выходили под залог не позже, чем через три дня. Они учили малявок ширяться и балдеть, и космофлот недосчитывался из-за них многих тысяч пилотов, десантников, техников и саперов…
Он воевал, а они жировали. Там, на фронте, погибали лучшие, а из этих, окопавшихся в тылу, выживали самые приспособленные, самые хитрые, самые подлые и безжалостные. А когда много позже он, уже Президент-Восстановитель, понял, что самые сладкие побеги готовятся схарчить именно эти, он объявил им войну. Не на жизнь, а на смерть.
Но было поздно.
И это оказалось, пожалуй, единственным его поражением.
Их расстреливали в упор люди в штатском, которых потом не удавалось найти полиции. Их вешали, в тюремных дворах и прилюдно. Их запирали в одиночки на два, три, на пять пожизненных сроков. Но получали пули, и дергались в петлях, и уходили ногами вперед на тюремные кладбища всего только «шестерки», мелочь, шпана, а подлинные эти снова выживали, и друг за дружкой выползали на свет, надежно прикрытые свитой из светил юриспруденции; они открывали банки, брали под контроль целые планеты, и точно так же, один за другим, взбирались на первые места в списках ведущих предпринимателей, публикуемых солидными, абсолютно объективными журналами.
Теперь они аккуратно, без малейшей проволочки платили налоги с легального бизнеса, а нелегальным промышляла под их крылышком все та же мелкая сошка, на которую было жаль, да и незачем тратить ненависть.
И он смирился. Он терпел их, потому что у него, у Федерации вечно не хватало денег на выплаты учителям, врачам, полиции, на все, что надлежало неотложно реконструировать, восстановить, построить; у государства не было денег даже на прыжковые космолеты, а у этих деньжата водились всегда. При нужде они просто покупали и науку, и полицию, и священников.
Он смирился, продолжая ненавидеть. Любовно холя эту бессильную ненависть, последнее из еще неостывших чувств, полученных в наследство от того долговязого паренька, что когда-то впервые благоговейно коснулся штурвала космофрегата.
Сейчас, сидя глаза в глаза с самым, пожалуй, крутым из этих, старый седой человек ощущал себя предателем. Но все в этом мире имеет свою цену, и на кону стояло слишком многое.
Судьба Федерации, которая должна выжить любой ценой.
И потому была боль, но не было сомнений.
– К делу? – спросил Хозяин.
– К делу, – ответил посетитель.
Помолчал. И не удержался:
– Но почему все-таки – мы, если не секрет?
Это был укус, подленький, мелкий. Не стоило обращать на него внимания.
– Потому что ваша… э-э… фирма крупнейшая. Родственные… э-э… корпорации значительно менее влиятельны, – Хозяин говорил медленно, размеренно, изо всех сил стараясь держать себя в руках. – У вас ведь, если я не ошибаюсь, серьезные интересы на Далии, Татуанге, Конхобаре, Лютеции…
– … Герцике, Симнеле, Харибде, – поддержал толстяк.
– Верно. А также на десятке иных планет из числа реконструированных. Иными словами… – Его Превосходительство позволил себе коротенькую передышку, – вашей фирме есть что терять в случае распада Федерации.
– Допускаю, – широкое добродушное лицо толстяка оставалось невозмутимым. – И даже согласен. Что дальше?
А вот это уж был явный перебор. Он ведь все понял, он давно уже все сообразил, и сейчас просто не отказывал себе в удовольствии поиздеваться. Отыграться за все скользнувшие мимо пули, и за все заочные приговоры, и за долгие годы жуткого ужаса, бывшего неотъемлемой частью жизни до тех пор, пока по-настоящему большие деньги не сделали его неприкасаемым для закона.
Было сейчас в глазах человека, некогда прозванного Посылающим Вьюгу, нечто такое, что заставило посетителя вспомнить, где он находится. В этом кабинете действовали особые законы, и даже тысячи адвокатов не помогли бы ему, прими хозяин решение обидеться. Тайна «скоропостижной кончины» начальника президентской администрации, скупо отраженной в газетных некрологах, являлась тайной для очень многих, в сущности почти для всех. Но не для бритоголового.
Усмехнувшись, седой отпустил взгляд толстяка.
– Дальше все просто. Через месяц я объявляю о созыве чрезвычайной сессии Генеральной Ассамблеи…
Да, проще некуда. Собрать Ассамблею. Поставить на повестку дня один вопрос: о самороспуске вплоть до специального указа. О введении единого правления. Об упразднении планетарных Конвентов и замене их губернаторами, назначаемыми Центром. И – о преемнике.
Большой рыхлый красиво-седовласый человек, решивший установить диктатуру, уже знал, кого назовет наследником. Он двадцатый год сидит в Форт-Брагге, тюрьме на одну персону, этот бывший ближайший соратник и боевой побратим. Они шли вместе, рука об руку, но бедняге не хватило терпения, и у него были собственные взгляды на будущее Федерации. Следует признать, прав оказался он. Что ж, все хорошо, что можно исправить. Там, в Форт-Брагге, ему было позволено работать, чтобы не превратиться в идиота, и он сохранил форму; он много и толково писал, и это стоящие, дельные работы, вот только читатель у них всегда только один. Один и тот же.
Конечно, он ненавидит Хозяина. Ну и что? Есть вещи высшие, нежели ненависть. Главное – он моложе на двенадцать лет, по сообщениям охраны – крепок, спортивен, и теперь у них единые взгляды на будущее Федерации.
– Еще лет пять назад я решил бы вопрос, не обращаясь к вам, милостивый государь. Но сейчас возможно всякое…
– Понимаю, Ваше Превосходительство.
На сей раз толстяк был безупречно вежлив. Больше того, в глазах его появилось искреннее уважение.
– Позвольте подумать.
Смешно покусывая губу, толстяк замер, зажмурился.
Ему было что взвешивать.
Аналитический центр, подкармливаемый им – а он не содержал ничего второсортного! – предостерегал о вероятности нового кризиса в случае кончины Хозяина. Окрепшие, вставшие на ноги Внешние Миры вновь позволяли себе порыкивать на матушку-Землю, вновь заговаривали о пересмотре налоговой системы, о расширении полномочий. На прямой вопрос: «Есть ли в этом какая-либо выгода?» – специалисты ответили единодушно и отрицательно. Гигантское хозяйство бритоголового, разместившееся на двух десятках Внешних Миров, было единой, крепко связанной системой. Крах Федерации означал банкротство.
Бритоголовому не нужно было долго думать. В сущности, он принял решение, еще читая рукописные листки.
– Ваше Превосходительство! Ответ – да.
– Если можно, подробнее, – попросил Хозяин.