Хроники Вторжения

Но вот сзади отворилась дверь и к нам подошли четверо энергичных типов в белых халатах. Я зажмурился. Но потрошить они нас не собирались. Сноровисто отсоединили липучки и провода, освободили от жгутов и напоследок вернули нашу одежду.

Мы принялись вяло одеваться, а в бокс вошел Игорь Мстиславович. Он сиял, был доволен и вообще вел себя как хозяин.

– Ошибочка вышла, господа писатели, – признался он и радушно предложил Сене курить.

Сеня в знак примирения принял от инспектора сигаретку и стал с жадностью заглатывать дым – весьма неаппетитное зрелище. Я же чувствовал себя совершенно ушибленно, мне хотелось в горячую ванну, в постель, мне невыносимо хотелось пива. Пива я и попросил.

Игорь Мстиславович повел нас из подвала наверх. По пути не удержался, объявил, что мы им и такие нужны, и то, что мы не инопланетяне, для них даже много лучше. Зарвавшийся комконовец, конечно, благодушествовал, а меня его восторги насторожили – чего они еще придумали на наши бедные головы?

Движемся мы с Сеней по винтовой лестнице никакие. Хочется сжаться, стать маленьким, приникнуть к мамкиному подолу, как в детстве. Детство: зелено-изумрудные луга, по ним бродят коровы, мычат, щиплют траву. Мир царит и в небе голубом, и всюду под ним. Впрочем, в детстве я коров не видел. С этими милыми животными я познакомился уже в армии – любили они по полигону дефилировать. Смотрят на тебя добрыми, честными глазами, каких среди людей я не замечал, жвачку свою пережевывают – нега и нерушимое спокойствие. А ты, зачуханный солдатик, стоишь с лопатой, тебе надо землю копать, а тебе жарко, солнце палит… Подумалось: коровы – вот настоящие хозяева земли! А мы – разбойники и проходимцы, в смысле пришельцы, марсиане, неведомым ветром занесенные в эти палестины, на головы мирных аборигенов, вот этих самых, щиплющих травку.

Это я описываю сумбур мыслей, медленно колыхавшийся во мне, когда мы никакие поднимались куда-то вверх, затем брели пошатываясь по коридору. Ни коридора я не видел, ни дверей в нем, не помню – стоял ли кто из охраны там. Произошло вытеснение моего испуга, страха и прочего ужаса в эти мелкие мыслишки и летние воспоминания то ли о детстве, то ли о больших армейских маневрах, когда было хорошо.

Наконец нас ввели в залу. Она занимала весь третий этаж, была столь обширной, что в ней не задумываясь можно было проводить матчи по минифутболу, еще хватило бы места для зрителей. На всем этом пространстве полы устланы мягкими коврами; возле северной стены – камин, да такой, что в очаге можно уместить оленя на вертеле. За большими окнами наблюдается балкон, скорее даже не балкон, а терраса, опоясывающая по периметру все здание.

В углах – светильники навроде разноцветных софитов, но с мягким светом. Имеется белый рояль, в другом углу на небольшом подиуме – электроаппаратура с приданными ей гитарами, ударной установкой и клавишными синтезаторами. Над одним из диванов – доспехи и мечи, а над другим – опять-таки гитары с разнообразным количеством струн. Надо думать, хозяин – меломан и разводит цветы, по крайней мере в цветнике, разбитом тут же, под окном – довольно любопытные экземпляры орхидей и еще каких-то незнакомых ярких цветков; это их терпкий аромат я уловил, как только мы вошли.

Стены, потолок и камин облицованы желтым мрамором. Скажете, такого зверя не бывает? Я знаю, да только фактура у этих стен вполне мраморная.

Игорь Мстиславович предложил нам располагаться на диване, что вместе с пуфиками и низкой посадки столами проворные хлопцы в черных костюмах выстраивали в центре залы.

Я сел и перевел дух. Рядом плюхнулся Сеня. Интересно, все-таки, как мягкие блага цивилизации способны действовать на психику – я как-то быстро успокоился. Уже через несколько минут я с любопытством озирался по сторонам, вновь ощутив себя писателем. Я был наблюдателем в центре небывалых событий.

Сеня шумно сопел и тоже озирался, вполне скептически. обрадовался за него: человек релаксировал на глазах, в нем снова можно было узнать лауреата государственной премии писателя Татарчука.

Наконец он хмыкнул и ткнул меня локтем:

– Видал – желтый мрамор! Инопланетяне его с Венеры завозят, сволочи. Все здесь инопланетяне. Только мы с тобой – люди! Эй, как там тебя, Мстиславич, где моя мобилка? Вещь дорогая, спутниковая связь. В натуре.

– Видите ли, – вежливо отвечал комконовец, – аппарат временно изъят у вас по соображениям вашей и нашей безопасности. Не надо бы, чтобы вы куда-нибудь отсюда звонили. Но вы не беспокойтесь…

– Видал? – опять ткул меня Сеня. – Нас, людей, боятся.

Тут он изловчился и поймал за рукав чернокостюмника, – тот как раз с хрустом разворачивал над столом накрахмаленную скатерть, – и грозно вопросил:

– Признавайся, ты инопланетянин?

Ушлый Сеня уже смекнул, что нам ничего страшного не грозит. Молодой человек ловко освободил рукав и вновь сосредоточился на скатерти. Сеня тут же о нем позабыл. Он что-то уловил в поведении Игоря Мстиславовича и немедленно сообщил мне:

– А комитетчик-то волнуется. Мелкая рыбешка. Жди серьезных акул, брат. Я же как-то отрешился от происходящего, наверное, даже задремал, потому что стол как-то незаметно оказался сервирован, а от распахнутой балконной двери потянуло холодком. Начинался рассвет, и предрассветный ветер колебал верхушки елей у самых окон.

Передо мной на столе стояла запотевшая бутылка пива. Я глянул на Игоря Мстиславовича – тот ободряюще кивнул. Я с отвращением глотнул разок-другой, но потом пошло как по маслу. От пива меня отпустило по-настоящему, наплыла приятная дремота.

Меня наверное разбудил шум двигателей: где-то внизу у стен особняка гудели двигатели авто. Похоже это собирались гости, которых с таким волнением ждал наш инспектор.

Первым в залу вошел хозяин виллы. Одет он был неуникально, так что его «прикид» описывать смысла нет – типичный набор нуворишей, включая перстень с брильянтом. Мое воображение поразил вид его розовых щечек. Таких пухлых, с нежной, почти детской кожей, аппетитных щечек я, по правде сказать, не видал. Даже не хотелось потрепать по щеке из опасения ей как-то повредить.

Хозяин оказался радушным человеком. Он безразлично кивнул инспектору и, широко разведя руки, приветствовал нас с Сеней:

– Друзья! Наконец-то! Наконец-то мы встретились! Рад, безмерно рад, дорогие мои! Что ж? Как нашли мои пенаты? Удобно ль вам, не стеснили вас тут чем? Дерьмо мой особняк, не так ли? Нуворишество и пижонство! Поверите ли, бросил бы все это к такой-то матери и – матросом на сейнер, в самую путину. А потом с геологической партией бродить по тайге, под звездами, и плевать на комаров и гнус. Да что ж вы не угощаетесь, все закуски – для вас. Выпьем по капушке, познакомимся поближе. Меня вы, надеюсь, знаете. Я – Осинский Митрофан Иосифович. Что, сильно не похож на того мудака, что в телевизоре? Ничего не попишешь – имидж, черт бы его побрал. Вот, – он вытянул руку и растопырил пальцы, – полюбуйтесь, какую гадость таскать приходится.

Но перстней Осинский снимать не стал. Он все время говорил, причем, все такое же сплошь розовое, как его щечки. А Сеня на моих глазах преображался. Сперва, при виде финансового воротилы и крупного промышленника он как-то стушевался, обмяк. А потом, гляжу, плечи расправились, живот подобрался, вальяжность в позе обозначилась, но не наглая, а именно такая, чтобы ощущалось в сениной позе немалое внимание к собеседнику и чуть меньшее к самому себе – без последнего никак, надо же чтобы и собеседник уважал тебя. Сеня ловил буквально каждое слово олигарха. И уже вижу – прикидывает, как бы подкатиться со своими проблемами. Я знаю, что у него на уме. Тираж у него на уме и выгодный контракт. А больше – ничего существенного.

А я гляжу на Осинского и думаю – молодец ты все-таки, Викула-старина, молодец. Раскусил быстро, чьи уши торчат из-за вывески комкона. И так меня с похмелюги этот воротила расположил к себе, что я возьми да и брякни:

– А я еще в ресторане понял, что это вы – спонсор комитета по контактам.