Паровой дом

— Но сделают, — вмешался капитан Год, — я думаю, со временем будут направлены экспедиции на Южный и Северный полюс.

— По всей вероятности.

— Путешествие в последние глубины океана.

— Очевидно.

— Путешествие к центру земли!

— Браво, Год!

— Так будет все сделано! — прибавил я.

— Даже и путешествие в каждую планету солнечного мира! — ответил капитан Год, которого ничто уже не останавливало.

— Нет, капитан, — возразил я. — Человек, простой житель земли, не может переступить за ее границы! Но если он прикован к своей коре, то может проникнуть во все ее тайны.

— Может и должен, — подтвердил Банкс. — Все, что заключается в границе возможного, должно быть и будет исполнено.

Потом, когда человеку нечего уже будет узнавать на том шаре, на котором он обитает…

— …он исчезнет вместе со сфероидом, который не будет иметь для него более тайн, — ответил капитан Год.

— Совсем нет! — возразил Банкс. — Он будет пользоваться им как властелин и извлечет из него наилучшую пользу. Но, друг Год, так как мы находимся в Гималайской области, я укажу вам, между прочим, на любопытное открытие, которое, конечно, вас заинтересует.

— О чем идет дело, Банкс?

— В рассказе о своих путешествиях миссионер Гюк говорит об одном странном дереве, которое в Тибете называют «деревом с десятью тысячами изображений». По индостанской легенде, Тонг-Кабак, преобразователь буддийской религии, был превращен в дерево через несколько тысяч лет после того, как то же самое случилось с Филимоном, Бавкидой, Дафной, этими любопытными растительными существами мифологической флоры. Волосы Тонга-Кабака сделались листьями этого священного дерева, и миссионер уверяет, что видел собственными глазами на этих листьях тибетские буквы, ясно образуемые их жилками.

— Дерево с печатными листьями!

— И на которых читаются самые нравственные нравоучения, — ответил инженер.

— Это стоит проверки.

— Проверяйте, друзья мои, если эти деревья существуют в южной части Тибета, то они должны также существовать в верхнем поясе, на южном склоне Гималайских гор. Итак, во время ваших экскурсий, ищите этого, как бы правильнее выразиться, «нравоучителя»…

— Вот уж нет! — ответил капитан Год, я приехал сюда охотиться и ничего не выиграю в ремесле ходока по горам.

— Хорошо, друг Год! — сказал Банкс. — Такой смельчак, как вы, поднимется хоть сколько-нибудь на эту цепь.

— Никогда! — вскричал капитан.

— Почему же?

— Я отказываюсь лазить.

— С которых пор?

— С тех пор, как двадцатый раз рискнул своей жизнью. В Бутанском королевстве я успел добраться до вершины Врожеля. Говорили, что никто не ступал на вершину этого пика, и этим задели мое самолюбие! Наконец, после тысячи опасностей я добираюсь до вершины и, к крайнему разочарованию, читаю там следующие слова: «Дюран, дантист, 14, Комартенская улица, Париж»! С тех пор у меня отбили охоту лазить.

Надо признаться, что, рассказывая нам об этой неудаче, капитан Год делал такую смешную гримасу, что трудно было не хохотать от чистого сердца.

Я несколько раз говорил о санитарных станциях полуострова. Эти станции в горах посещаются летом капиталистами, чиновниками, индийскими негоциантами, страдающими в равнине от знойного каникулярного времени.

Сперва надо назвать Симлу, находящуюся на тридцать первой параллели, а к западу на семьдесят пятом меридиане. Это маленький уголок Швейцарии со своими потоками, ручьями домиками, приятно расположенными под тенью кедров и сосен, на две тысячи метров над уровнем моря.

После Симлы я назову Даржилинг с белыми домиками, над которыми возвышается Канченджанга на пятьсот километров к северу от Калькутты и на две тысячи триста метров высоты, около восемьдесят шестого градуса широты — местоположение вполне восхитительное. Другие санитарные станции также основаны в различных трактах Гималайской цепи.

Теперь же к этим свежим и здоровым станциям, как бы вызванным жгучим климатом Индии, следует прибавить наш паровой дом, представляющий весь комфорт самых роскошных жилищ на полуострове.

Место выбрано было благоразумно. Дорога в нижней части гор разделяется на этой высоте и связывает несколько местечек, разбросанных к востоку и западу. Ближайшая из этих деревень находится в пяти милях от парового дома и занята гостеприимными горцами, выкармливающими коз и баранов, возделывающими богатые поля пшеницы и ячменя.

С содействием нашей прислуги, под надзором Банкса потребовалось только несколько часов, чтобы устроить кочевье, в котором мы должны были жить недель шесть или семь. Одна из передних гор отделилась от причудливых звеньев, поддерживающих громадную цепь Гималайских гор, и дала нам хорошенькую площадку длиной в одну милю и шириной в полмили. Ее покрывал густой ковер невысокой, плотной, душистой травы, усыпанной фиалками. Кусты рододендронов, величиной с маленькие дубы, естественные клумбы камелий производили очаровательный эффект.

Групп двенадцать великолепных деревьев разминулось на этой площадке, как будто отделясь от громадного леса, который унизывает склоны передней главы и поднимается на соседние отроги на высоту шестисот метров. Кедры, дубы, панданусы с длинными листьями, буки, клен смешиваются с бананами, бамбуками, магнолиями, рожковым деревом, японскими фигами. Некоторые из этих гигантов расстилают свои последние ветви более чем на сто футов над землей. Паровой дом очень кстати дополнил пейзаж.

Крутые кровли его двух пагод удачно согласовались с этими разнообразными ветвями и листьями. Колеса исчезали в чаще зелени и листьев. Ничто не обнаруживало подвижной дом, а осталось только оседлое жилище, как будто выстроенное на земле, с тем чтобы оставаться неподвижным. За серебристыми извилинами потока, протекающего с правой стороны картины по склону переднего уступа, можно следить на протяжении нескольких миль; поток этот образует природный бассейн, излишек воды которого течет ручьем по лугу и шумным каскадом падает в бездну, глубина которой ускользает от глаз.

Вот каким образом был расположен паровой дом для большего удобства всех его жителей. Если стать на площадке переднего хребта, можно видеть, как паровой дом возвышается над другими вершинами, менее высокими в нижней части Гималайских гор, спускающимися до равнины гигантскими уступами. Расстояние позволяет окинуть глазом эту равнину во всей ее совокупности.

С правой стороны парового дома, с веранды из боковых окон гостиной, столовой и были видны высокие кедры, темные силуэты которых выделялись на фоне высокой цепи гор, усыпанной вечным снегом.

Левая сторона парового дома прислонена к огромной гранитной скале, позлащенной солнцем. Эта скала и своей странной формой, и своим темным цветом напоминает гигантские каменные пудинги, о которых говорит Руссель в своем путешествии по Южной Индии. Это жилище, предоставленное сержанту Мак-Нейлю и его товарищам, видно только сбоку. Оно поставлено за двадцать шагов от главного жилища как прибавление к какой-нибудь более важной пагоде. Из крыши, венчающей его, виднеется небольшая струя синеватого дыма, выходящая из кухни Паразара. Левее группа деревьев, едва отделившихся от леса, идет по западному склону и образует боковой план этого пейзажа.

В глубине между двумя жилищами высится гигантский мастодонт. Это наш стальной гигант, поставленный под большими панданусами. Своим приподнятым хоботом слон будто щиплет верхние листья. Но он стоит на одном месте. Он отдыхает, хотя не имеет никакой надобности в отдыхе. Неподвижный сторож парового дома, как огромное допотопное животное, защищал вход у дороги, по которой он втащил эту подвижную деревушку.

Как ни колоссален наш слон, на фоне гранитной глыбы, из которой легко можно было бы сделать тысячу таких слонов, он выглядит, как муха на фасаде собора.

Иногда верхние вершины и средний хребет цепи исчезают из глаз наблюдателя. Это густые пары, пробегающие по среднему поясу Гималайских гор, заволакивают всю его верхнюю часть. Пейзаж делается меньше, и тогда по оптическому обману как будто и жилища, и деревья, и соседние вершины, и даже сам стальной гигант становятся меньше.