Малыш

Да, вся ситуация была схвачена и прочувствована великодушной мисс Анной Уестон до мельчайших подробностей. Она вскричала как на сцене: «Мое золото, драгоценности — все, все, все тому, кто их спасет!» Но никто не мог отважиться на это… Наконец херувим был сброшен в подхватившие его руки, а с них перешел уже в объятия мисс Уестон…

Теперь у Малыша была мать, и толпа была даже уверена, что эта важная дама узнала в нем своего сына, погибавшего среди пламени.

Раскланявшись с шумно приветствовавшей ее толпой, мисс Уестон удалилась, унося с собой свое сокровище и не обращая внимания на увещевания горничной. Что ж удивительного? Нельзя требовать, чтобы двадцатидевятилетняя актриса, пылкая, с ярко-золотистыми волосами, голосом, полным драматизма, могла бы так же сдерживать свои чувства, как Элиза Корбетт, тридцатисемилетняя блондинка, холодная и бесцветная, прислуживавшая уже много лет своей взбалмошной госпоже. Правда, актрисе всегда казалось, что она исполняет одну из пьес своего репертуара. Для нее самые обыденные обстоятельства казались сценическими положениями, и тогда ничто уже не могло удержать ее…

Нечего и говорить, что они приехали вовремя на станцию, и кучер получил обещанную гинею. Сидя теперь с Элизой в отдельном купе первого класса, мисс Уестон могла дать волю своим чувствам.

— Этот ребенок мой!.. Моя кровь… моя жизнь! — повторяла она. — Никто его у меня не отнимет!

Говоря между нами, кто бы вздумал отнимать у нее этого брошенного, никому не нужного ребенка?

А Элиза говорила себе: «Увидим, долго ли это продлится!»

Поезд в это время тихо подвигался к соединительной ветви, пересекая Галуейскую область и направляясь к столице Ирландии. В продолжение этого недолгого переезда Малыш не приходил в себя, несмотря на нежные заботы и пылкие фразы актрисы.

Мисс Уестон позаботилась прежде всего, чтобы раздеть его. Освободив от прокопченных лохмотьев и оставив на ребенке только шерстяную фуфайку, бывшую еще довольно сносной, она надела на него вместо рубашки одну из своих кофточек, хранившихся в саквояже, затем суконный лиф и накрыла пледом. Но ребенок, казалось, не замечал, что его так нежно прижимали к сердцу, еще более теплому, чем одежда, в которую он теперь был завернут.

Наконец, достигнув соединительной линии, часть поезда была отцеплена и направлена на Килькри, находящийся на границе Галуейской области, где остановка продолжалась целых полчаса. Малыш между тем все еще не приходил в себя.

— Элиза, Элиза, — вскричала мисс Уестон, — надо узнать, нет ли в поезде доктора!

Элиза хотя и уверяла, что это было совершенно излишне, отправилась все же отыскивать доктора. Доктора, однако, не оказалось.

— Ах, эти уроды! — восклицала мисс Анна. — Никогда-то их нет, когда они нужны!

— Но, сударыня, ведь с мальчишкой ничего особенного не случилось!.. Если вы его не задушите, то он очнется.

— Ты так думаешь, Элиза?.. Милый малютка!.. Но что ж ты хочешь!.. Я ничего не знаю, ведь у меня никогда не было детей!.. Ах, если бы я могла накормить его своей грудью!

Но это было невозможно, и к тому же Малыш был В том возрасте, когда требуется уже более солидная пища. Мисс Анне Уестон не приходилось поэтому слишком огорчаться своей неспособностью быть кормилицей.

Поезд проходил через Кларское графство, составляющее полуостров, который было бы легко обратить в остров, прорыв канал миль в тридцать у основания гор Слайв Сегти. Ночь была темная, погода пасмурная, с порывистым западным ветром.

— Он все не приходит в себя, бедный ангел! — продолжала тревожиться мисс Анна.

— Хотите я вам скажу, в чем дело, сударыня?..

— Скажи, ради Бога, скажи, Элиза!..

— Мне кажется, что он спит!

Это было совершенно верно.

Проехали Дромор, Эннис, главный город этой местности, куда поезд прибыл к полуночи, затем Клар, Ньюмаркет, потом Сикс-Майльс, наконец, границу, и в пять часов утра поезд подошел к Лимерикской станции.

Не только Малыш проспал всю дорогу, но и сама мисс Уестон кончила тем, что заснула, и, когда проснулась, увидела, что ее маленький приемыш смотрел на нее широко открытыми глазами.

И она принялась целовать его, повторяя:

— Он жив… жив! Господь, пославший его мне, слишком милосерд, чтобы снова отнять его у меня.

Элиза не могла с этим не согласиться, и вот каким образом Малыш перешел почти непосредственно с чердака Ragged school в роскошное помещение мисс Анны Уестон в «Royal George Hotel».

Графство Лимерик сыграло немалую роль в истории Ирландии, так как оно положило начало сопротивлению католиков, восставших против протестантской Англии. Его главный город, не убоявшись самого грозного Кромвеля, выдержал жестокую осаду и, сломленный голодом и болезнями, утопая в крови казней, принужден был уступить. Был подписан договор, названный его именем и обеспечивший ирландским католикам права гражданства и свободы вероисповедания. Правда, все эти распоряжения были потом жестоко попраны Вильгельмом Оранским. После долгих, суровых испытаний пришлось снова взяться за оружие; но несмотря на отвагу и помощь, оказанную им Французской республикой, ирландцы, сражавшиеся, по собственному выражению, «с веревкой на шее», были разбиты в Баллинамах.

В 1829 году права католиков были снова восстановлены благодаря О'Коннелю, поднявшему знамя независимости и добившемуся или, вернее, потребовавшему билля освобождения у великобританского правительства.

И так как место действия романа — Ирландия, то да будет нам позволено напомнить о тех памятных фразах, брошенных тогда в лицо государственным деятелям Англии. Они глубоко запечатлелись в сердцах ирландцев, и влияние их заметно в некоторых эпизодах этого рассказа.

— Никогда еще правительство не было столь недостойным! — вскричал однажды О'Коннель. — Стенли Виг — ренегат; сэр Джеймс Грэм — нечто еще худшее, сэр Роберт Пиль — всецветный флаг, да еще и цвета-то какие-то неопределенные — сегодня желтый, завтра зеленый, послезавтра флаг ни того, ни другого цвета; но надо опасаться, как бы он не окрасился кровью!.. Что же касается бедняги Веллингтона, то ничего не могло быть глупее, как преподнести его Англии. Не доказал ли историк Алисен, что он попался впросак при Ватерлоо? К счастью для него, он обладал отважным войском, у него были солдаты-ирландцы. Ирландцы оставались верны Б, рауншвейгскому дому, хотя он был против них, были верны Георгу III, который изменял им, верны Георгу IV, который выходил из себя от злости, даруя им независимость, верны старику Вильгельму, при котором министерство разразилось беспощадной кровавой речью против Ирландии, верны, наконец, и самой королеве! Итак, англичанам — Англия, шотландцам — Шотландия, а ирландцам — Ирландия!