Страница 69 из 149
Ее неудержимо влекло дотронуться до него, провести рукой по плечам, уткнуться головой в его грудь. Но что-то говорило: не весь Павел с ней. Он не был бы самим собой, если бы оставил на произвол судьбы маленькую девочку, нуждающуюся в нем куда больше, чем сама Таня.
Феерическая неделя оборвалась звонком из Огонькова, и муж на всех парах сорвался к Нюточке без каких-либо объяснений. Таня захотела прибегнуть к древнему, как сам род человеческий, способу удержать милого возле себя, постыдно колдуя над его вещами. Не имея ни малейшего понятия о ворожбе, она вадила по наитию. Вшила свой тугой волос в подклад его пиджака. Выискала в ванной его волосинку, долго вязала ее со своей, в конце концов запихала под порог. На старом клене возле дома завязала на несколько узлов его галстук приговаривая:
«Чтоб не дневал, не ночевал без Танечки, не ел, не пил Павел без Танечки, не ходил, не захаживал без Танечки своей…» Памятуя, что можно что-то и в пищу подмешать, натырила у Адочки трав, определяя их нужность, как собака, на нюх.
Встретилась с Якубом, разжилась чарсом и ночью, укурившись, читала при свечах заклинания над подаренным Павлушей камнем. Мысли Тани бежали, путались…
Когда он вернулся, застал жену при свечах. Ее отрешенный вид воспринял как обиду и ринулся в бессмысленные оправдания:
— Это же моя дочь, как ты не понимаешь?! Таня сделала слабую попытку его остановить:
— Не надо. Я все знаю. Ничего не говори.
— Не могу я без нее, да и она без меня не может.
— Остановись. Я все понимаю, и знала это раньше тебя. То, что сбудется — позабудется. — Криво улыбнулась. — Лучше отметим поминки по совместной жизни.
На запив она налила ему своего пряного свежезаваренного зелья. После первой же стопки Павел запьянел. От неожиданной расслабухи следом пропустил другую.
Повело и Таню, но не настолько, чтобы рухнуть вслед за ним в бредовое забытье.
Она вытянула цепочку с алмазом из лифчика и, раскачивая им над Павлом, позвала Сардиона — повелителя камня. Но только один образ открылся ей: как отраженный в Зазеркалье, лежал бездыханный и распростертый над бездной Павел, казалось, мертвый. Нет. Этого она не хотела. Уж лучше самой уйти туда, где не было ни вопросов, ни сомнений, ни печали, ни воздыханий. Там, в алмазной решетке, в мерцающем свете хорошо было только ей. Таня представила себя золотистой змейкой, вползающей по решетке в глубины камня, обвила тело Павла, шепнула в чуть раскрытый его рот тонким жалом: «Уходи назад». Над головой кружила птица, отчаянно билась крылами, ее клекот пугал, а стремительные виражи были опасны для змейки.
— Не отдам! — шипела ей Таня.
Пыталась спрятаться на груди Павла, укрыться от неотвратимого удара птицы.
Крепче сжимала кольцо вокруг мужниной шеи, и в то же время искала путь, расщелину, куда можно уползти, чтобы Павел вздохнул и ожил. Резко вернулось ощущение реальности. И Таня уже все знала, примирившись с нею. Когда очнулся Павел, она бросила ему через плечо:
— Прощай, Большой Брат! — и заперлась в спальне, воткнув первую иглу промедола в девственную вену.
Павел ушел, как и следовало ожидать, оставив все свои пожитки. Пока заначки искусственной наркоты не закончились, Таня предавалась странным разрушительным оргиям, сжигая первый попавшийся след пребывания Павла в этом доме. На вонь паленого тряпья прибежала перепуганная соседка. Таня ее высмеяла и предложила как-нибудь не постирать, а прокалить на конфорке носки своего мужа. Соседка решила, что Таня тронулась умом, правда, в милицию звонить не стала из чувства женской солидарности, хоть и недовольно, но все же здоровалась в подъезде с подозрительными личностями, зачастившими в квартиру напротив. Девки явно с улицы, мужики — пьянь, рвань, а то и вообще южане. Понесло, видать, рыжую прорву во все тяжкие. Ну а Тане и дела не было до досужих сплетен, начихать с Адмиралтейского шпиля. Дни пробегали в пьяном угаре: сон и явь кривлялись в наркотическом пространстве, большое стало до смешного маленьким, то, чего раньше не замечала, задвигалось, ожило в колоссальной значимости. Каким-то совершенно новым показался Курт Воннегут. Да что там «Колыбель для кошки», занудный Мелвилл читался, как «Апас-сионата».
Анджелка с Якубом практически переселились к Тане — для всеобщего удобства.
В поисках развлечений высвистывались старые знакомые, среди новых мелькали забавные забулдыги, снятые прямо у винной лавки. Якуб полностью взял на себя заботы о продуктах. Подсуетился и к прочим радостям бытия приобрел видак. Одна и та же кассета проигрывалась многократно, если фильмов было несколько, их просматривали залпом за один присест, так что сюжеты наслаивались один на другой: Брюс Ли колотил Шварценеггера, Чак Норрис одиноким волком отстаивал Гонконг от диверсий Рокки-1 и Рокки-2. Все эти боевики до чертиков заморочили мозги, не говоря про ужастики с бродячими трупами, после которых Анджелка кидалась с вилкой на Якуба:
— Жареные мозги!
Время летело, Таня выпала из его потока и почти не заметила, как на смену осени пришла зима, в срок сменилась весною, а там и лето подошло.
Анджелка теперь на заработки почти не выходила, у Тани же и в мыслях не было устроиться куда-нибудь на работу. А зачем? Якуб зарабатывал прилично, а по временам, когда на подруг находил стих заняться чем-нибудь полезным, они извлекали аптекарские весы и помогали Якубу фасовать дурь на розничные и мелкооптовые дозы, для пущего приработка слегка разбодяживая ее то зубным порошком, то кофе растворимым — в зависимости от цвета и консистенции. Кроили полиэтилен, заваривали товарные порцайки в пакетики. Словом, трудились. Кроме того, Таня потихонечку распродавала всякие дорогие безделушки — наследство прежнего владельца. За одно только пасхальное яичко работы Фаберже Гамлет Колхозович, Якубовский бригадир, не торгуясь, выложил двадцать тысяч. Часть этих денег Таня по совету Толяна — фарцовщика и «жениха» классной девочки Хопы — обратила в доллары, которые купила у того же Толяна. Для их хранения Якуб оборудовал в одном из шкафов хитрый тайничок, в котором нашли себе место и другие заначки длительного пользования — как денежные, так и «натуральные».