Белое танго

Согласно заведенному обычаю, встреча начиналась с крепкого, но дружеского — дабы не ломать драматургию вечера — поцелуя в прихожей. Таня снимала пальто или куртку, меняла уличные сапожки на замшевые туфельки, которые Генерал завел специально для нее, и шла в ванную привести себя в порядок. Потом она входила в комнату, и Генерал вручал ей подарок.

На этот раз он с легким поклоном протянул ей длинную кожаную коробочку типа пенала. Таня раскрыла ее и зажмурилась — на подушечке из темного бархата лежал массивный золотой браслет с желтыми камешками, наверное топазами.

— Что это? — спросила она, посмотрев на Генерала. — Подарок или гонорар?

— Прими за аванс, — тихо ответил он. — Как все барахлишко уйдет, рассчитаемся сполна.

— Спасибо, — сказала Таня, раскрыла сумочку, положила туда кожаный пенал и достала из него большой странной конфигурации ключ.

— Что это? — спросил Генерал.

— Ключ.

— Какой ключ?

— От квартиры, где деньги лежат, — усмехнулась Таня. — Прими за аванс.

Сумеешь дня за три сделать такой же? А этот надо положить на место…

— Та-ак. Садись, потолкуем. — Генерал подошел к столику, откупорил шампанское, разлил по бокалам и один из них придвинул Тане. — Где квартира? Кто хозяева? Ключа не хватятся?

Таня отхлебнула шампанского и стала рассказывать.

У нее в классе учится такая Лиля Ясногородская — толстая, жеманная, истеричная и крайне непопулярная особа. Таня ее терпеть не могла. Но заметила эту серую мышь, когда мудрая школьная администрация негласно отменила для старшеклассников строгие требования по форме одежды и внешнему виду вообще; Лиля преобразилась, и эта трансформация не прошла мимо Таниного внимания.

Ясногородская стала щеголять в замысловатых прическах, в дорогущих, немыслимых платьях, благоухать французскими ароматами, таскать на себе чуть ли не килограммы золота в виде цепочек, браслетов, сережек, множества колец на толстых пальцах. Популярности ей это не прибавило — она оставалась все той же взбалмошной дурой, а выставленное напоказ богатство только оттолкнуло тех немногих подружек, которые были у нее доселе. Уязвленная и по-своему глубоко страдающая Ясногородская как манну небесную восприняла неожиданную симпатию со стороны Тани — признанной школьной красавицы и предмета давней тайной зависти.

Таня стала помогать тупице Лиле с уроками, устроила ее в оздоровительный класс своей спортшколы, стала заходить к ней домой, где совершенно очаровала мамашу Ясногородскую.

Лиля была несколько ухудшенной копией матери. У Александры Марковны было больше лоска, опыта, умения подать себя — короче, был свой стиль, несколько вульгарный и вычурный, но совершенно подобающий ее кругу — она работала старшим товароведом в коопторге. Мать явно превосходила дочь и умом, и внешностью, что, впрочем, совершенно не говорило о каких-либо особых ее достоинствах — представить кого-то глупее и страхолюднее Лильки было довольно затруднительно.

Впрочем, характерами мать и дочь были похожи, как две капли воды. Неудивительно, что от Александры ушли подряд три мужа.

Ясногородские жили вдвоем в добротной «сталинской» квартире, антураж которой целиком соответствовал характеру ее обитательниц — забитые се-|| ребром, фарфоровыми сервизами и резным хрусталем серванты; обилие нечитаных и даже ни разу не раскрывавшихся дефицитных книг и собраний сочинений, расставленных в разных местах под цвет мебели, обоев или ковриков; картины в дорогих массивных рамках; батареи баночек, флаконов и флакончиков на антикварном трюмо, в соседстве разнокалиберных шкатулочек, и на полочке в ванной, облицованной черным итальянским кафелем. На стене гостиной между красным бухарским ковром и картиной Юлия Клевера висела шкура гималайского медведя.

Белейшая югославская кухня напичкана всякой импортной электроникой, которую Таня, отнюдь не принадлежащая к социальным низам, прежде видела только в западных фильмах. И прочее, и прочее. Имелся даже небольшой блестящий сейф в стене за женским портретом в стиле Венецианова. Дура Лиля похвасталась им перед Таней при первом же визите новой подруги. Правда, она не стала ни открывать его, ни рассказывать Тане, как это можно сделать. Таня любопытства не выказала. Тут было все, что и требовалось для новой операции. Риск захватывал Таню.

Естественно, все это богатство охранялось. Массивная входная дверь запиралась на три замка — два французских и один ригельный. При длительных отлучках запиралась и вторая дверь — железная. Наружные стекла на окнах и на балконной двери были армированы и сверх того подсоединены к общей охранной системе. Однако сама система…

Еще осенью Лиля, пребывающая в постоянной чуть истерической эйфории от нежданно свалившегося на нее счастья столь завидной дружбы, затащила Таню к себе и тут же, бросив портфель и ключи на ажурный столик в прихожей, кинулась звонить по телефону:

— Открыла квартиру двенадцать-тридцать восемь, Ясногородская, — доложила она и, повесив трубку, повернулась к Тане:

— Мамаша бдительность развела… Ну, пошли пить кофе. Я тебе такой журнальчик покажу — закачаешься…

Спешить было некуда. Таня присматривалась, общалась с Ясногородскими. Лиля цвела, исходящие от Тани симпатические токи окутали ее совершенно и по цепочке передались дальше — впервые в жизни на Лилю стали заглядываться мальчики.

Постепенно разрозненные звенья укладывались в единую схему. Сейф, шкатулки в трюмо и на трюмо, парадная посуда и антикварные безделушки, дорогие шубы в платяном шкафу — все это, свое и мамино, несколько порывисто, с придыханиями демонстрировалось Лилей без малейшего намека со стороны Тани. Та никакой заинтересованности не показывала. Отдушиной для Лилькиных излияний быть противно, но ради дела стоило и потерпеть. Лиля чувствовала явную неравновесность их дружбы и стремилась преодолеть пропасть, разделяющую ее с подругой, за счет того единственного, в чем она явно превосходила — богатства.

Что и требовалось доказать.

Как-то Лиля совсем разнежилась и предложила Тане распить бутылочку шампанского — на двоих, за вечную дружбу. Среди многочисленных затейливых бутылок в домашнем баре шампанского не нашлось. И, несмотря на уговоры Тани, Лиля набросила шубку и отправилась в большой гастроном на Московском, куда ей приходилось изредка наведываться за всякими простыми продуктами — не станет же мама возить с работы хлеб, сахар, соль.