Страница 32 из 43
На мосту, вдоль перил, лежали наметенные за много дней сугробы; прохожие брели прямо по середине моста, стараясь поглубже запрятать голову в воротник. На Неве у прорубей стояли длинные очереди.
«Хорошо, что мы утром привезли воду», – подумала Наташа.
Когда она спускалась с моста, к ней навстречу, еле передвигая ноги, поднимался закутанный в платок мальчик. Он с трудом тащил за собой детские саночки, с маленьким, грубо сколоченным из фанеры, гробиком. И вдруг остановился. Видно, ему уже не под силу было ввезти санки на некрутой подъем моста. Наташа подошла к нему, взяла из его рук веревку и, повернув обратно, довезла санки до вершины моста. Мальчик молча шел сзади. Когда начался спуск, он, так же, ни слова не говоря, взялся за веревку и двинулся дальше, поблагодарив Наташу угрюмым кивком головы.
Наташа постояла, посмотрела ему вслед.
– Проклятые! – произнесла она вслух.
– Проклятые! – устало отозвалась проходившая мимо женщина.
Наташа вздохнула и пошла своей дорогой.
Уже несколько месяцев она выходила из дому лишь в булочную да к проруби на Неве. И теперь ей казалось, что идет она по улицам какого-то незнакомого города.
Пустынно, снежно. Улицы все в сугробах. Редкие прохожие идут по протоптанным в снегу тропочкам. Большие витрины магазинов забиты досками. Много окон – без стекол. Некоторые закрыты фанерой, но во многих домах так и зияют черные дыры. Кое-где окна подвалов заложены мешками с песком, – там, должно быть, бомбоубежище. То там, то тут на снегу куски обвалившейся штукатурки.
Дорогу Наташа знала хорошо. Она шла как раз в тот район, откуда они переехали на Васильевский остров.
«А ведь я могу пройти и мимо нашего бывшего дома», – подумала Наташа. – Нет! Это неважно, – мимо своего дома. А вот она может пройти мимо дома Веры Петровны – воспитательницы ее класса той, прежней, школы. И не только пройти мимо, она зайдет на минутку к Вере Петровне Узнать хоть, цела ли? Как живет? Эти два года она не теряла связи с любимой учительницей, изредка навещая ее. Задерживаться она не будет, даже если Вера Петровна дома… Ведь в райкоме ее ждут комсомолки, а дома Катя. Наташа пошла быстрее. Хоть бы с Ниной Смолиной все было благополучно!..
Завернув за угол на перекрестке двух больших улиц, Наташа сразу остановилась, – совсем близко горел шестиэтажный дом. Дом горел, но не было рядом ни пожарных, ни толпы, ни обычных при пожаре криков, суеты и паники. Только часть улицы вокруг горящего дома была оцеплена рогатками и закопченными остовами железных кроватей. Прохожие равнодушно обходили их, да взад и вперед медленно шагала девушка-милиционер с винтовкой.
«Воды-то нет, тушить все равно невозможно», – подумала Наташа, наблюдая, как пламя лениво, как будто нехотя, выбивалось из окон четвертого и третьего этажей, и ветер уносил рваные клочья густого серого дыма. Черные от копоти дыры окон в верхних этажах даже не дымились; там все уже выгорело. Дом горел, видимо, уже не один день, и жильцы нижних этажей покинули его, оставив свои пожитки. И странно было видеть такие спокойные, мирные занавесочки на окнах первого и второго этажей.
– Проклятые! – снова прошептала Наташа и пошла дальше. Она шла и шла, не чувствуя ни усталости, ни голода. Впервые за много дней она была одна, – и все то, о чем некогда было подумать в суете и заботах каждого дня, сейчас целиком захватило ее мысли. Сначала она думала об отце… о Тотике… и чем могла бы она еще помочь маме: ведь мама уже еле держится на ногах, а работает и в госпитале и дома. И вдруг Наташа с поразительной яркостью почувствовала, что болит ее душа не только за маму и за Тотика, но и за жильцов горящего дома, и за Нину Смолину, с которой что-то случилось, за весь родной город, за всю родную страну…
– Проклятые! Проклятые!.. – Наташа вдруг остановилась – ей показалось, что она сейчас задохнется от боли, от гнева и ненависти – и присела на лавочку у подворотни.
– Устала, девочка? Довести тебя домой? – участливо спросила ее девушка в солдатской форме, останавливаясь перед ней.
Наташа вздрогнула, словно очнувшись от сна.
– Нет, спасибо, я дойду сама, – пробормотала она, вставая.
Они пошли рядом и разговорились. Наташа рассказала девушке-бойцу, куда и зачем она идет.
– Какие вы все молодцы! – заговорила девушка. – Я вот второй день с фронта, завтра еду обратно. Не повидала бы своими глазами, не поверила бы. Как только держатся, и не поймешь… Ну, кабы там один, два – три героя! А то весь город!.. А я, понимаешь ли, вчера пошла отца навестить, старик он у меня, уж на покое жил. «Нету дома, – говорят, – на работе». Пошла искать его на свой завод. Нашла. А цех-то, понимаешь, разрушен весь, бомба попала. Одни стены, – крышу снесло. А работа вовсю идет. На морозе! Прямо на полу костер разложили, – подбегут; руки погреют да снова к станку. А один – ноги его, понимаешь ли, не держат – так к столбу веревкой привязался и работает. Вот честное слово! Ну разве такой народ сдастся?
– Никогда! – прошептала Наташа.
Они вместе завернули за угол. Прямо посреди переулка, разбросав руки и закинув назад голову, лежал молодой парень в ватнике. Приоткрытые глаза неподвижно смотрели в туманное небо; бескровные губы были плотно сжаты. Наташа невольно остановилась. Девушка подошла ближе и наклонилась над ним.
– Этому уже не поможешь, – тихо сказала она. – На работу, видно, шел… Эх, уж которого вижу вот так, прямо на улице!..
До следующего перекрестка они дошли в глубоком молчании.
– Мне направо, – сказала Наташа.
– А мне прямо. Ну, прощай. Спасибо за компанию. – И девушка протянула Наташе руку. Наташа крепко пожала ее.
– Постой-ка! – Девушка, не выпуская Наташиной руки, полезла в карман шинели и достала кусок хлеба. – На!
– Что вы? Зачем это? Я не возьму. – Наташа решительно качнула головой.
– Бери, говорят. У меня еще есть. А тебе еще обратно сколько идти. Сомлеешь, не дойдешь. Как тот… Бери, не обижай меня…
Наташа взглянула в глаза девушки и поняла, что не взять нельзя.
Они разошлись в разные стороны.
Хлеб был помятый, но до чего же он был вкусный! Наташа доела его, стоя на месте, и пошла дальше.