Страница 1 из 1
Михаил Веллер
Травой поросло
Со своими соседями я не желаю иметь ничего общего. Кроме коммунальной квартиры, общего ничего и нет. Что до контактов – я лучше французским владею, чем они русским. Во всяком случае, со своими туристами я нахожу общий язык гораздо легче.
И не обменяться – никто не поедет: жильцов много, на кухню лестница, ремонта давно не делали. Да и вряд ли в другом месте лучше будет. И самому жалко: привык, и условия-то хорошие – центр, все удобства, окно у меня на улицу Софьи Перовской, и что пятый этаж (без лифта) – так солнце по утрам, а лифт мне и даром не нужен.
Пожалуйста: вчера вернулся с Байкала с группой, которую две недели назад принял в Киеве. Проводил их на самолет, написал сразу отчет и приволок ноги домой. На моей двери – привет от соседушек: в одиннадцати пунктах перечисляется не сделанная мной пять дней назад уборка и в резюме приводится угроза передать дело в товарищеский суд.
Я летом и дома-то не бываю. Пять дней назад в Алма-Ате мои французы наворачивали на базаре сахарную вату и лепешки и таращили глаза от жары. Отличные ребята, преподаватели из Сорбонны. И вот вам отдых: пожалуйста в Воронью слободку.
В семь утра – грохот в дверь (Полине Ивановне диск бы метать, а не болячки лелеять): "К телефону-у!.." – и комментарий для коридора: "Спозараночку девки звонят! когда и кончится…" – и шлеп-шлеп-шлеп: "Устроил притон из квартиры…"
Знакомые полагают, что раз ты живешь в центре и один – то сейчас они принесут тебе радость на дом. И несут, – только успевай стаканы мыть. Иностранцы, кстати, завидуют: как это у вас запросто, человечно. А по-моему, человечней приходить с приглашения хозяина. Так что их стиль общения представляется мне правильней.
Вылезая я, путаясь в джинсах, в коридор, беру трубку; глаза – как песку насыпали.
– Владик, – интересуется женский голос, – как вы себя чувствуете?
Отлично, отвечаю, себя чувствую. Особенно сон отличный. Так что благодарю, пошел досыпать. Разговорчики в семь утра.
Пауза.
– Это Орех говорит. – (Тьфу, черт! В ее манере… Генеральный диспетчер). – Я вас не разбудила? – (Что вы, что вы! Уже зарядку сделал…)
Надо принять индивидуалов. Супружеская чета из Франции. У них сегодня поездка за город, излагает далее Генеральша.
Ясно. Отдых. Съездили на пляж. Да-да, конечно, лето, переводчиков не хватает, ага. Ведь можно было бы утрясти все вчера, нет же! – а ты отдувайся; вечная история.
Они в "Европе". И то ладно – рядом. К восьми пятидесяти. Хорошо, Тамара Леонидовна.
Я и переводчиком-то быть никогда не собирался. Иногда мне кажется, что все люди – специалисты поневоле. Кроме отдельных личностей, с пеленок чувствующих призвание. Такие уже в детский сад ходят полные оптимизма, что для того и рождены. Все же нормальные дети, по-моему, только и думают, как бы увильнуть от детского сада, потом от школы, потом от лекций и колхоза. Но поскольку природа, как известно, не терпит пустоты, то увиливаешь от одного – попадаешь в другое. Я увильнул от математики с физикой – и поступил на филфак. Увильнул от преподавания в школе – и пошел в "Интурист". Но закон втягивания срабатывает четко: стремишься делать дело рационально, находишь в нем положительные стороны – и оказываешься на хорошем счету.
Вышел я злой. Но в ярком утре еще не вся исчезла прохлада; квартирные проблемы пока снимались; с индивидуалами работать приятнее; все улеглось. Мне нравится работать с индивидуалами. Короткие отношения – в меру. В отношениях между людьми всегда необходима оптимальная дистанция. «Они» эту дистанцию чувствуют и держат прекрасно. Взаимное уважение людей, не лезущих в жизнь друг друга. Какой-нибудь босс общается с тобой как с равным, в то время как у нас любая старуха-соседка стремится продемонстрировать, что она значительнее тебя.
В холле было много наших – время завтрака и разъезда. И хотя профессиональный стиль – "не отличаться", – определялись безошибочно: в тех же джинсах и майках, с длинными прическами, американскими сигаретами, парижским и верхненемецким произношением, – отличались!..
Супруги Жанжер выглядели молодцом. Симпатяги лет под шестьдесят стало быть, за семьдесят. (Известная черта: у иностранцев нет стариков, в нашем понимании. Есть пожилые люди, следящие за собой. Когда прошловекового выпуска мэм сверх здравого молодятся – неприятно, но нежелание капитулировать перед временем симпатично).
Уселись в интуристовскую черную "Волгу". Пушкин, Петродворец, Ломоносов?.. привычное дело: бензин наш – идеи ваши. Я обернулся:
– Куда мадам и мсье желают поехать?
Они переглянулись.
– Скажите, пожалуйста, мсье Владлен, – спросил Жанжер, – лучшие цветы в Ленинграде по-прежнему продаются на Кузнечном рынке?
Я несколько удивился.
– Спекулянты, – радостным голосом сказал водитель. – Грузинские агенты.
– Вы хорошо осведомлены, – констатировал я с невольной улыбкой.
– Трудно сказать, лучшие ли, но самые дорогие – да, пожалуй.
Мы поехали по Невскому.
– У вас стало больше машин на улицах, – привел любезность Жанжер…
– Он сказал, что у нас люди стали лучше одеваться или машин на улицах больше? – поинтересовался водитель.
– Машин больше, – подтвердил я.
– И не вижу в этом причин для энтузиазма, – выразил свое мнение водитель. – А вообще у них огромный запас тем для разговора.
Наш запас не больше; я промолчал, не поощрял подступа к столь же оригинальным замечаниям об этих, с фотоаппаратами, матрешками и балалайками, и о широкой русской душе. В любом общении своя степень условности, необходимая для дистанции комфорта.
Супруги поглядывали по сторонам, не задавая вопросов.
– Вы уже бывали в Ленинграде?
– Последний раз мы были здесь семь лет назад, – сказал Жанжер.
– Семь лет, – откликнулась мадам.
– Вот и цветики, – объявил водитель, пристраиваясь в заполненном переулке, выключил зажигание и сам выключился, – профессиональное.
На Кузнечный рынок не стыдно везти кого угодно. Там видно, что все у нас растет и созревает, и продается – без очередей и на выбор. Что я и не преминул в шутливой форме заметить Жанжерам; они готовно согласились; мы прошли вдоль цветочного ряда; отсветы благоухающего спектра облагораживали ражие рожи стяжателей. Возбуждаясь, они заводили глаза, цокали, надвигаясь профилями горцев, и воинственно потрясали букетами, демонстрируя непревзойденное их качество. В этой разнопахучей и гулкой толчее мы пополнились снопом белых гладиолусов, алых гвоздик и лимонных роз, и обошлось это удовольствие супругам Жанжер в восемьдесят шесть рублей, или пятьсот тридцать восемь франков по обменному курсу. Я не удержался, подсчитал. Хотел бы я знать, куда им эдакая прорва цветов?
– Пожалуйста, дарагой, – щедро осиял зубами расплатившегося Жанжера небритый абрек. – Замечательные цветы, на здоровье! На свадьбу столько, да?
– Он сказал, что его цветы – лучшие, пожелал вам здоровья и высказал предположение, что вы покупаете их для свадьбы, – счел уместным перевести я.
Они опять переглянулись без улыбки; я усомнился в уместности своего перевода.
– Они желают бросать их под ноги восхищенному населению или везти в Париж и там продать, но уже дороже? – осведомился водитель, когда мы погрузились. – Сумасшедшие миллионеры… Куда?
– Куда мы сейчас поедем? – спросил я, сам интересуясь.
Жанжер достал карту. Там было обведено.
– Сте-па-шкино.
Водитель также ознакомился с картой и сложил губы, чтобы присвистнуть.
– Степашкино-кашкино, – сказал он. – Вот счастье привалило – трюхать по пылище в такую жару. Что там такое?
Я знал не больше его. Молчание с ясностью снимало расспросы. Имеют право – за все уплачено: Степашкино так Степашкино.
– Гастролеры… – пробурчал водитель и раздраженно воткнул скорость.
А я пришел в хорошее настроение. Мне понравилась их нестандартность. Никаких фонтанов, никаких фотоаппаратов. Покупаем цветов на сто рублей и едем в Степашкино. Нормально.
Конец ознакомительного фрагмента.