Новый Адам

Вот таким образом и для этой пары начался странный, мало понятный период новой жизни. В обладании существом, коего он так страстно жаждал, Поль был, пожалуй, что счастлив. Заняв письменный столик Ванни, он с несвойственными ему прилежанием и энергией усердно и вдохновенно трудился в гостиной комнате, и в рожденных его пером строках Ванни с удивлением и не без удовольствия стала находить все больше и больше достоинств. К эйфории видимого счастья Поля Варнея следовало бы прибавить и легкое головокружение от успехов, ибо не отличавшийся значительным тиражом, но имевший солидную и добрую репутацию в писательских кругах журнал принял его маленькую новеллу, после чего, с небольшим перерывом, тот же издатель благосклонно согласился напечатать и только что произведенную на свет поэму в стихах.

Что до Ванни, то ее душевное состояние вряд ли можно было назвать счастливым, и лишь горькая тоска толкала ее в объятия Поля, где она искала и порой находила недолгое для себя утешение. Понимая, что одиночества ей не вынести, она с какой-то алчной жадностью собственника вцепилась и не отпускала от себя Поля. Он был прост, понятен, любил ее, и порой она испытывала чувство, похожее на облегчение от сознания, что всякая мысль его находится на уровне, доступном для восприятия любому человеческому существу. И, понимая это, порой испытывала некую тщеславную гордость от мысли, что вольна распоряжаться поступками и сознанием Поля с такой же простотой и легкостью, с какой некогда управлял ею Эдмонд. Это в какой-то мере утешало и примиряло с действительностью, и порой ей казалось, что сделалась она хранительницей частицы чуждых для примитивных существ городских улиц могущественных способностей Эдмонда.

Магда — третий обитатель странного дома — продолжала трудиться с обычным для нее флегматичным усердием, словно не замечала изменения в составе персонала, ею обслуживаемого. Она, как повелось, готовила еду, подавала и убирала ее со стола и каждую субботу принимала причитающиеся ей деньги. Выходило так, что служила она не жильцам, а дому, чем и занималась вот уже почти четверть века.

В течение этого лишенного счастья и событий полудремотного существования Ванни, по крайней мере, была избавлена от необходимости думать о деньгах. Она имела в банке свой собственный счет и там же свой маленький сейф. В результате равнодушной инспекции последнего она неожиданно обнаружила, что, оказывается является обладательницей солидной пачки ценных бумаг, в количестве, совершенно для нее необъяснимом и неожиданном. Мысль, что у Эдмонда мог быть второй ключ, так и не пришла ей в голову.

Так и тянулась жизнь, и на смену старому году пришел новый год, а на смену зиме — весна и лето. И с ощущением, что невероятные, словно из сладкого сна события их совместной с Эдмондом жизни понемногу стираются и уходят из памяти, выражение внутренней отстраненности начало все чаще исчезать из ее глаз. Она понимала, что воспоминания уходят, теряя реальные очертания, становятся зыбкими, расплываются и тонут в серой пелене прожитых серых дней, но ничего не могла поделать с этим, ибо скрывались за этими воспоминаниями представления слишком чуждые и непонятные ее неискушенному сознанию человеческого существа. Она уплывала в океан забвения, лишаясь и ужаса, и прелести памяти пережитого, с каждым прожитым днем понимая, что ее остается все меньше и меньшее, мучилась, но ровным счетом ничего не могла поделать, дабы задержать или вовсе прекратить этот необратимый процесс забвения.

Порой она помогала Полю, включаясь в его работу то неожиданным предложением поворота темы, то удивительно точным критическим замечанием. Но большей частью она читала, ибо книги во внушительной библиотеке бывшего мужа были всегда под рукой. Правда, прочитанное в толстых фолиантах, требовавшее более глубоких знаний и совершенно особенного внутреннего видения, большей частью оставалось непонятым и оттого малоинтересным. Не занятая ни тем и ни другим, она усаживалась в кресло и мечтала. Поль, бывало, удивлялся, сколько времени может проводить в таком состоянии его старая знакомая Ванни, в недалеком прошлом всегда поражавшая бурным деятельным характером, для нее несвойственно было ни состояние глубокомысленной задумчивости, ни праздного безделья. Для уединения она избрала библиотеку, которую Поль не любил и старался обходить стороной, — ему казалось, что череп обезьянки Homo встречает и провожает его чрезмерно оскорбительной, иронической усмешкой.

Прошло время, и ее перестала интересовать собственная внешность, и в отсутствии косметики кожа ее стала казаться белее самой белоснежной слоновой кости. Теперь она могла бесцельно бродить по дому в тех самых переливающихся багряных одеждах, в которые некогда обернул Эдмонд ее плечи. Волосы ее, как черный бархат, обрамляли тонкое лицо, и Поль находил ее еще более прелестной, чем когда-либо раньше. А когда повеяло в воздухе первой осенней прохладой, она вдруг почувствовала в поведении Поля присутствие некой странной скованности и неловкости. С поразительной, сродни Эдмонду, проницательностью она вдруг поняла — от нее скрывают неприятное.

— Поль, — неожиданно для сидящего за письменным столом спросила она, — ты видел его?

— Видел кого, дорогая? — ответил он, неловко пытаясь скрыть замешательство.

— Эдмонда, разумеется. Где он?

— С чего ты вдруг решила спрашивать, Ванни? Откуда мне знать!

— Где он сейчас, Поль? — снова повторила она. И, мрачнея лицом, Поль сдался.

— Я действительно видел его, дорогая. Он живет в квартирах на Лейк-Вью. Я думаю, он живет там с женщиной.

От жестоких слов и раньше бледное лицо Ванни вдруг стало таким мертвенным и безжизненным, что Поль испугался; и тогда он вскочил из-за стола, бросился к ней, но, встретив спокойный взгляд ее черных пронзительных глаз, замер на полдороге.

— Скажи мне, где это, Поль, — попросила она, — или проводи меня туда. Я хочу увидеть ее.

— Ни за что! Ты не должна, ты не имеешь права просить меня об этом!

— Я хочу видеть ее.

— Она отвратительна, — сказал Поль. — Тощая, костлявая, бесформенная — вылитая он.

— Я хочу поговорить с ней.

— Но этот же будет там!

— Утром не будет. — Ванни встала, пошла в коридор, и с печальным вздохом следом за ней потянулся Поль.

— В таком случае, я с тобой, — с тоскливой миной в очередной раз вынужденный капитулировать Поль начал натягивать пальто.

Эдмонд не оставил свой серый родстер, и, поймав такси, в угрюмом молчании парочка тронулась к странной цели. Всю дорогу по запруженной машинами Шеридан-драйв Ванни молчала и заговорила, лишь когда такси свернуло и остановилось у красного кирпича доходного дома на Лейк-Вью.

— Жди меня здесь, — бросила она и без колебаний пошла к почтовым ящикам; и там, на аккуратной табличке, нашла знакомое имя — он не снизошел до необходимости соблюсти видимость приличий и сменить его.

Она нажала кнопку звонка рядом с табличкой. Прошла томительная минута ожидания, и тогда она снова нажала непослушную кнопку — вдавила нетерпеливо, настойчиво — и снова ждала. И наконец замок входной двери щелкнул, зазвенел коротким звонком механического приглашения. Ванни толчком распахнула входную дверь, увидела автоматический лифт, открыла его и стояла в тесной кабинке, наполовину загипнотизированная монотонным, пчелиным жужжанием равнодушного механизма, чувствуя, как от напряжения, казалось, никогда не кончающегося подъема немеет каждая клеточка ее тела. Но стоило с металлическим лязгом захлопнуться за ее спиной дверям лифта, как отворилась дверь квартиры. На пороге появилась Сара, взглянула на застывшую Ванни безучастным, пронзительным взглядом, и в то же мгновение безошибочным женским чутьем Ванни поняла, кто перед ней и ради кого бросил ее Эдмонд. Это была женщина его породы — способная одновременно быть и спутником, и матерью, способная помочь ему исполнить истинное предназначение в этой жизни. И в одно мгновение решимость сменилась горькой меланхолией. Разве мыслимо одержать победу над такой соперницей, разве мыслимо вернуть Эдмонда назад!