Дикое поле

— Похвальная добыча, — ласково поглаживая переплет книги, одобрил игумен. — Предстоит отроку, судя по добыче его, отменно владеть и саблей и словом. Быть тебе, Тимофей Головин, послушником в нашей обители. Отдохнете с дороги, казаки?

— Благодарим, отче. Но нам велено возвращаться, не мешкая.

Казаки поочередно обняли Тимошку и стали подходить под благословение игумена. Последним приблизился к нему Савелий. Наклонившись, чтобы поцеловать руку старца, он негромко сказал:

— Отче! Не вырастет ли малец книжником? Казак он отроду, степь его звать станет.

— Езжай с Богом! — тихо ответил Зосима. — Казак из него выйдет добрый.

Стоя рядом с игуменом, Тимоша полными слез глазами проводил выезжавших с монастырского двора казаков. Вот за воротами скрылся и его спаситель, Савелий Мокрый. Прощальный взмах руки, качнулась в ухе золотая серьга, сверкнув под лучами солнца исфаганской бирюзой, словно вобравшей в себя кусочек яркого голубого неба…

— Не тужи, приведет Господь, встретитесь. — Игумен обнял мальчика за плечи и увлек за собой. — У нас некогда скучать. Грамоте учиться будешь, говорить с тобой по-турецки и по-татарски начну, станем книги арабские читать.

— Зачем? — вытерев подолом рубахи мокрое лицо, удивился Тимоша.

— А ты умеешь править жеребцом в сече только ногами? Умеешь рубить лозу, вязкую глину и тонкую струю воды? Можешь ли биться на саблях двумя руками сразу?

— Нет, отче, — прошептал мальчик.

— Как же с ордой воевать, не умея держать в руках оружие? Нельзя. А если придется письмена турецкие или татарские разбирать или надо будет своим весть подать? То-то! С врагом на его языке говорить способнее. Как татарина в поле ловить, не зная, какому богу и когда он молится, как вооружается и как в поход собирается, какие над ним начальные люди есть?

— Дадут мне коня? — шмыгнул носом Тимоша.

— Коня? Дадут и коня, и саблей владеть научишься. А еще мы научим тебя травы разные собирать и лечить болезни и раны, голоса птиц различать и подражать им, в степи или в лесу прятаться, чтобы враг, рядом прошел, но не заметил. Под водой плавать научим, на кулачках биться, обороняться против пешего и конного. Потом эта премудрость дается. Сдюжишь?

— Сдюжу, отче! — упрямо наклонил лобастую голову мальчик.

— Если ослабнет дух твой, подумай о тех, кого поганые в полон ведут и продают на рынках, как скот… А вот и наставник твой, чернец Родион.

Игумен подвел мальчика к стоявшим у ворот монахам и показал на чернявого широкоплечего инока. Темные глаза Родиона цепко оглядели Тимошу, и огромная ладонь легла парнишке на плечо.

— Вставать будешь с рассветом, — перекрестив нового послушника, сказал Зосима. — Где спать и работать, Родион укажет. Холопов обитель не имеет: придется и косить, и огороды копать, и коней обиходить. Устав наш строг, непослушания не терпим. Наставника почитай, чего он велит, исполняй без сомнений. Худого здесь тебя никто делать не заставит. И помни: Господь не зря дал человеку два глаза, два уха и только один язык. Иди с Богом!

Подобрав полы широкой рясы, Родион легко зашагал по двору. Следом, стараясь не отстать, засеменил Тимоша. Проводив их взглядом, игумен обернулся к ожидавшим его распоряжений монахам:

— Фёдор!

Высокий монах сделал шаг вперед и поклонился.

— Возьмешь трёх старших отроков, — приказал Зосима, — заводных лошадей, хлеб и оружие. В ночь поскачете на Москву. За грамоткой придешь ко мне в келью. Тебе, Сильвестр, сегодня ночной стражей ведать.

Рыжеватый инок с перебитым носом и завязанной тряпицей рукой тихо ответил:

— Надобно, отче, малую станицу в поле выслать — табун беречь. Неспокойно в степи.

Игумен согласно кивнул: по весне просыхает степь и, как волки, сбиваясь в стаи, идут татары в набег. Что ж, вышлем станицу. Хоть не велик с виду монастырь, народу в нем как в муравейнике. И каждый чернец — опытный воин.

Отдав приказания, Зосима отправился к себе в келью разобрать вести, присланные атаманом.

«Ладного отрока привезли, — думал он, пересекая монастырский двор, — но сгодится ли Тимоша для дела тайной охраны рубежей? Время покажет».

Игумен остановился и поглядел, как играет в небе степной ястреб. Высоко под легкие облака взлетает он, далеко ему видно все, что творится в бескрайней степи. Вот бы так научить питомцев монастыря, да не дал Господь человеку крыльев.

Ничего, и так их здесь многому научат — на коне скакать, владеть любым оружием, находить дорогу по солнцу и звездам, тачать сапоги, шить конскую сбрую, коней лечить и обиходить, травы разные знать. Тех, кто покажет в нелегком учении толк и прилежание, оставят для большей учебы: читать Коран, знать закон басурманский, составлять тайные грамотки. Научатся питомцы вести хитрые разговоры, где лестью и посулами, а где угрозами выведывать тайны врага, прикидываться купцами, калеками, наводить на тело страшные язвы, напускать бельма на глаза и снимать их в мановение ока, менять обличье так, что и родная мать не признает. Особо одаренным открывают еще и вывезенное в давние времена из далекой страны Чин искусство владения двумя мечами. Далека эта страна, ох как далека, но вывезли оттуда сведущие люди древнюю боевую премудрость и сумели сберечь. И только ли эту тайну хранят крепкие стены монастыря?

Хотя какой монастырь? Крепость на окраинном рубеже, в которой монахи-воины не столько Богу, сколько делу Державы служат. Не зря на стенах стоят укрытые от чужого глаза длинноствольные пушки. Есть в монастыре искусные пушкари и сильный отряд легкой конницы. И живут здесь не столько по уставу монастырскому, сколько по укладу воинского лагеря, укрепившегося вблизи опасного неприятеля.

Да, крепость! И прибавляется в ней народу год от года. Много надо Державе людей, знающих тайное дело. Одни отроки, обученные монахами-воинами, будут ловить татарина в поле, выходить в степь дальней сторожей, быстрее ветра лететь на горячих скакунах, бросать аркан, рубиться саблей, словом и огнем заставлять пленного развязать язык. Другие же…

Другие пойдут в стан врага, станут неотличимы от него. Любое отличие — лютая смерть! А люди Востока изощренны в пытках. Питомцам Зосимы нужно многое знать и уметь, чтобы выжить, дойти, передать тайную грамоту нужному человеку, не погубив его. И вернуться обратно с важными вестями. Трудное и опасное дело: сколько придется качаться в седле, на волнах, лазать по горам, брести по пустыне. И всегда настороже, не выдав себя ни словом, ни жестом, ни взглядом среди недругов. Приходится молиться чужим богам, говорить на чужом языке, постоянно, даже во сне, быть настороже, опасаясь разоблачения. Но есть и третьи! Те, кому предстоит провести среди врагов долгие годы, а может быть, и всю жизнь. Таких пока мало, но им особое внимание и забота: как жить Державе без надежных глаз и ушей, если грозят со всех сторон войной?

Кровавой клятвой на верность тайному делу сбережения Руси вяжет питомцев отец Зосима — клятвой, обязывающей не щадить живота своего ради Державы, ради освобождения православных. Все, прошедшие искус тайных наук, узнают друг друга в опасности по особому знаку и, как единоутробные братья, помогут друг другу в тяжелую минуту…

Еще раз поглядев в небо, настоятель вздохнул и начал медленно подниматься по ступеням высокого крыльца. Неожиданно от стены отделилась тёмная фигура. Игумен спросил:

— Ты, Трифон?

— Я, отче. Прикажешь ли к ночи готовить пытошную?

— Словили, стало быть, в степи басурмана?

— Словили, отче.

Зосима поджал бледные губы и задумался: страшное дело не только самому пытать, но даже глядеть на пытку. Долго потом будет щекотать ноздри запах горелого человеческого мяса. Не ожесточатся ли сердца отроков?

Но если татарин не захочет говорить по-хорошему, как тогда? Самое верное средство развязать степняку язык, когда дыба и жаровня с углями наготове. Нет, пожалуй, надо питомцам пройти и через это испытание: знать будут, что их еще худшее ждет — пуще научатся беречься.