Страница 44 из 68
— Я так и думал, — кивнул головой отстрельщик, — ее зовут?..
Денисов молчал, словно не слышал.
— Они ехали на виллу одного русского как раз за этой тетрадью. — Хрустов понял, что пора говорить. — Эта длинная рыжая знала, где тетрадь лежит, а эта… танцовщица, она должна была за ней пойти. Ночь была, и дождь хлестал. Фотомодель так трусила и нервничала, что я был точно уверен — из машины не вылезет. Не угадал.
— Ева Курганова сегодня ничего не сказала про тетрадь, вы уверены, что все правильно поняли? — Денисов смотрел застывшим взглядом в маленькое окно с решеткой.
— Я знаю, что они за ней ехали, но не уверен, что тетрадь найдена.
— И как же нам в этом убедиться? — вздохнул Денисов. Он очень устал.
— Так ведь, как это обычно бывает, только при следственном эксперименте! — Хрустов смотрел в холеное лицо с круглыми стеклами почти заискивающе. — На месте я быстрей соображу, а так трудно. В этом доме столько комнат, дверей, окон, рехнуться можно.
— Ну, допустим, комнату, где вы отрезали голову, найти легко. Вам нужно только вспомнить разговор, и все!
— Гражданин начальник, — убедительно произнес отстрельщик, — вы уж постарайтесь следственный провести, а? А уж я постараюсь все на месте вспомнить до мелочей.
— Не отходи от меня ни на шаг. — Ева вышла из автобуса, на котором привезли гроб с телом Казимира.
Далила шагнула, словно слепая, в запорошенную колючим снегом траву на обочине.
— Сейчас зареву, — предупредила она.
— Реви, только не потеряйся, — разрешила Ева.
Почти вся дорога у кладбища была занята дюжиной иномарок, они гудели попеременно, плотные мужчины в длинных пальто суетливо переговаривались, то и дело вытаскивая из карманов телефоны. Мимо автобуса пробежали двое молоденьких служивых, неся ящик водки.
— Ева, — Далила неуверенно показала на иномарки, — вдруг это к Казимиру?
— Навряд ли. — Ева, прищурившись, вглядывалась сквозь противный снег в кладбищенский ландшафт.
К ним подошел распорядитель. Он удивился, обнаружив, что провожают в последний путь только две женщины, сказал раз пять «ё-моё» и ушел за носильщиками.
Владельцы иномарок прошли мимо автобуса с Казимиром стройной шеренгой семенящих черных жуков Все были без головных уборов, Ева, сдерживая улыбку, подумала, что их стригут в одном месте — только одна голова из этой шеренги не была коротко выстрижена и украшена тройными складками на шее. Эта голова была огненно-рыжей. Шествие беременных жуков завершал хромающий Никитка. Он чуть задержался и изобразил поклон.
— Дамы, примите соболезнования, отличный повар был ваш старик, просто отличный. — Никитка говорил, не останавливаясь. — Да, кстати, я подойду к вам через полчасика насчет журнальчика, идет?
Никитка улыбался.
Далила судорожно вцепилась в Еву обеими руками.
— Да не трусь ты, вот все и определилось. — Ева отдирала ее руки. К ним подходили носильщики.
Подъехал еще один автобус. Из него, окрасив серый заснеженный полдень средневековыми немыслимыми нарядами алого и синего цветов с золотой вышивкой, мехами горностаевой пятнистости и конусами на головах женщин, вышли музыканты со скрипками и саксофоном.
Саксофон взвыл сразу, Далила дернулась и охнула, мужчины прижались подбородками к скрипкам, и, когда саксофон затих, ударили «Турецким рондо» по снежному пространству между небом и землей, между душами и бренными останками покоящихся в вечном оцепенении.
— Сюда! Сюда! — кричал из оград и надгробий черный беспокойный жук, размахивая рукой.
Седой скрипач в богатом камзоле и раздутых шароварах до колен подмигнул Далиле, проходя мимо. Он притопывал тупоносой туфлей с огромным бантом.
Последней шла женщина. Полная и степенная, она поднимала голову к летящему снегу и вытирала со щек особенно колючие снежинки махровой рукавичкой. Поверх длинного пальто до пят с меховой отделкой на спине лежала золотая пушистая коса. Она задержалась возле Евы, зацепившись за ее лицо спокойным глубоким взглядом, чуть поклонилась.
— Идемте, уже музыканты приехали, — заметив, что Ева смотрит удивленно, уточнила:
— вы Федю пришли проводить?
Теперь Ева уцепилась за рукав куртки Далилы. Она поняла, что хоронят Федю Самосвала.
Наталья пожала плечами и ушла, оглядываясь.
Из автобуса вытащили гроб с Казимиром.
Могилы Казимира и Феди разделялись двумя проходами. Стоя у открытой ямы, Ева пританцовывала от холода под веселого и торжественного Моцарта. Носильщики спешили, гроб спускали быстро и молча. Напротив разноцветная толпа заливала под музыку водкой яму для Феди.
Чисто и пронзительно запела женщина, потом опять играли скрипки.
Далила первой бросила комья земли, толкнула плечом оцепеневшую Еву.
Казимира быстро и как-то судорожно зарыли замерзшие носильщики, а возле могилы Феди только начались торжественные речи.
Ева с Далилой пошли к дороге. Разглядывая быстрым профессиональным взглядом шоферов в некоторых иномарках, Ева вдруг чертыхнулась, остановилась и вернулась к одной из машин.
На заднем сиденье пытался спрятаться, отворачиваясь, свободный художник Стас Покрышкин.
— Это же ты! — воскликнула Ева в его кислое лицо, когда он опустил стекло.
— Оправдан! — Стас нервничал. — Оправдан, совершенно невиновен.
— Ну, так уж и совершенно. Чего сбежал тогда?
— Я по личным мотивам уехал из страны. Искал себя. Накапливал вдохновение.
— И что ты делаешь на похоронах, накопив вдохновение? — Ева стояла наклонившись к открытому окну. Пританцовывала рядом Далила, иногда теребя ее за одежду. Стас молчал, глядя мимо Евы. — Свободный художник с оркестроподобной ориентацией, использующий шизофреника Ангела Кумуса, познакомься. — Она повернулась к Далиле и кивнула на Стаса. — Скажешь, что здесь делаешь, или пригласить в отделение?
— Я приехал с Натальей, женой Феди. Мы друзья. А вас я попрошу по моему поводу не беспокоиться. Перед законом чист. Если вы считаете, что я вам чем-то обязан, позвоните, поговорим по-дружески. Я в Москве всего два дня, Ангела не видел. Полная квартира оструганных кольев. Есть отличный коньяк. Я вас не боюсь, вы мне интересны только как социально гипертрофически развитая личность и, как следствие этого, — хозяйка красивого, отличной тренировки тела. Я бы вас слепил. У вас голова египтянки. — Стас протянул обалдевшей Еве визитную карточку. На зеленом фоне золотом шли письмена на русском и английском.
Ева дошла до теплого автобуса, так и сжимая в руке кусочек картона.
— Он стал совсем другой! — воскликнула она трясущейся Далиле.
В закрытые двери постучали.
Никитка с трудом поднялся по высоким ступенькам, впустив клубы холодного воздуха.
— Итак, — сказал он, усевшись, — вы живы и здоровы и полны творческого накала! Три — два!
— Как? — Еве показалось, что она ослышалась.
— Я сказал — три — два, я веду. — Никитка смотрел весело.
— Ладно, ты ведешь, потому что?.. — Ева дернула Далилу, которая ходила от окна к окну, осматриваясь. — Успокойся и сядь, я с оружием, если что — всех перестреляем, а последняя пуля тебе.
— Я веду, потому что ты протащила через границу кучу наркоты. И сделал это я.
— Понятно, значит, ты. И что, от скуки или с деньгами поиздержался?
— Адвокатишка меня разозлил. Ну очень раз-з-зозлил. Такую кучу денег у Феди взял, а работы — ноль. Федя, когда приехал в Стамбул, пошел к Капе, адвокату, и нанял его т-те-бя найти. Т-тебя и Слоника. Адвокат столько денег запросил, сколько даже у Феди никогда с собой не бывает. Пришлось взять со счета Хамида. Когда т-ты Федю пришила, я пошел к адвокату и сказал — пусть вернет деньги. Он — ерепениться, еврей, что с него взять! Тогда я обозлился, говорю, не хочешь по-хорошему, отправишь со своими девочками наркоту. И это уже по своему усмотрению, кто из них повезет, а кто отвлекать внимание будет.
— Адвокат заставил меня провезти три килограмма крахмала, потому что ты это ему велел? — Ева не верила.