Вещий Олег

Правда, Олег приедет с крепкой охраной: ведь Рюрик думал передать ему золото для того, чтобы нанять большие силы и уйти подальше от Господина Великого Новгорода. Сокрушить Аскольда, посадить Игоря на княжий стол в Киеве — осенью они обсуждали этот поход. Тогда его сыну ничего не угрожало, и Рюрик хотел разгромом Аскольда укрепить могущество Новгорода, а значит, и могущество собственного княжения. Но обломок ржавого меча, брошенный к его ногам… Он постарел, он уже не держит в руках все нити, он сам, собственной волей отдал своего сына в заложники конунгу русов. А уж коли так случилось, то Клесту умирать рано. Воинов Олега в зимовье не пропустят: никто не имеет права приближаться к усадьбе без повеления Рюрика. Стража русов остановится, их конунг с отроками прибудет к нему, а стражу надо будет тайно окружить надежными людьми. Окружить и отрезать. А с Олегом говорить и говорить… Нет, заставлять его говорить. Русы болтливы, любят застолье — так пусть стол ломится от яств и вина. А Клеста оставить в сенях: он и даст ответ на главный вопрос…

В голове Рюрика путались мысли: четвертый сон путал их. Нельзя было отсылать Игоря к Олегу, нельзя было позволять палачу затерзать ту женщину до смерти. Он стал делать ошибки, громоздить их друг на друга, а когда ошибок много, они начинают множиться сами по себе, они угнетают, давят, притупляют хитрость, которую он любовно оттачивал всю жизнь. Он отдал русам в заложники собственного и единственного сына, смысл всех побед и поражений, боль всех увечий и ран. Где же выход?

Тусклый рассвет с трудом пробивался в оконце. Рюрик бесцельно бродил по остывающей избе, на каждом шагу ощущая острую боль в пояснице. Боль мешала думать, мешала найти единственный правильный выход из той сети просчетов, куда он загнал самого себя. Пустое дело выпутываться из сетей: их надо рвать. Но не было сил, была только боль. Боль в спине и путаница мыслей.

Он заставил себя одеться потеплее, приказал отроку разжечь очаг и поставить подле него кресло. А когда затрещали поленья и повеяло первым теплом, велел отроку уйти, налил полный кубок волшебного напитка берсерков и медленно выпил его до дна. Сел в кресло, укутал ноющие колени медвежьей полстью и стал смотреть в огонь. Он ждал забвения, твердо веря, что вослед наступит краткий миг ясности и прозрения и он сразу же разорвет все путы, исправит все ошибки и отринет все сомнения.

Сигурд жил в отведенной ему половине, окруженный гридями, общим поклонением и почетом, соизмеримым с тем, который оказывали только конунгу Олегу — наследственному владыке русов. Охрана опускала мечи к его ногам, гридни кланялись в пояс, знатные русы первыми приветствовали его, но Сигурд никак не мог отделаться от ощущения, что он — пленник. Ему предлагали заморские яства и фряжские вина, предлагали наложниц, охоту, прогулки на конях из конюшен конунга, но оставляли его наедине с самим собой только в опочивальне, за дверью которой — он знал это — стража ни на мгновение не смыкала век.

А Олега не было. Сигурд несколько раз требовал свидания с ним, но всегда получал один и тот же ответ:

— Конунг призовет тебя, когда придет время.

На пятый день к вечеру — гриди уже зажгли светильники — Олег пришел сам. Выглядел усталым и озабоченным, спросил о здоровье и о руке, угрюмо молчал, пока гридни накрывали стол.

— Значит, Рюрик требовал, чтобы я прибыл к нему не с дружиной, а лишь с крепкой охраной?

— Твоя дружина должна охранять княжича, конунг.

— Значит ли это, что змееныш для него — главная забота и главная надежда? — Олег не ждал ответа: он размышлял вслух. — Ради нее он велел спрятать Игоря и искалечил тебя. Залог велик, и князь Рюрик многим рискует. Еще раз повтори мне свою клятву. Слово в слово.

— Я уже дважды…

— Я сказал, повтори. — Олег чуть повысил голос и прикрыл глаза.

Сигурд медленно повторил клятву, тщательно произнося каждое слово. Олег кивал, повторяя ее про себя, и русый оселедец[6]подрагивал на бритой голове.

— Да, тебе надо жить, сыграть свадьбу и иметь внуков, — сказал он, когда Сигурд закончил. — Если у Рюрика надежда — змееныш, то у меня — ты.

— Что ты задумал, конунг? — тихо спросил Сигурд. — Позволь напомнить тебе, что я поклялся защищать княжича Игоря.

— Мы вместе будем его защищать, и с ним ничего не случится, пока мы живы и пока… и пока у тебя нет внуков. Я исполню повеление князя Рюрика и приду к нему со стражей, а не с дружиной.

— Ты собирал отряд, конунг?

— Русу собраться, что славянину подпоясаться, — усмехнулся Олег, пригубив кубок. — Знаешь, что говорил мой отец Ольбард Синеус? Он говорил: прежде чем сделать шаг из дома, посмотри, в какую сторону направился твой сосед. И эти дни я очень внимательно смотрел за Рюриком. Он уже понял, что попал в силки, но еще не утратил надежду разорвать их.

Сигурд слушал с нарастающей тревогой. Он искренне любил Рюрика — даже не любил: боготворил! — но его готовили в воеводы, а не в княжьи думцы, и хитрить он не умел.

— Ты хочешь помешать ему порвать силки, конунг?

— А зачем ему свобода? — вопросом на вопрос ответил Олег. — Прошлой осенью мы обсуждали с ним поход на юг, чтобы разгромить Аскольда и привезти его в цепях на Вечевую площадь Новгорода. Это была бы плата Господину Великому Новгороду за то золото, которое он даст на лодьи, гребцов и воев. Но теперь нет надежды на это золото, и из Киева мы не вернемся. Новгородцы долго считали выгоды — купцы всегда заранее прикидывают барыши. Но здесь они просчитались.

– Мы не вернемся в Новгород? — ошеломленно спросил Сигурд.

— Если возьмем Киев. Ты бывал в нем? Киев стоит много дороже этого похода.

— Киев никогда не признает тебя князем! — запальчиво воскликнул Сигурд. — Какой им смысл менять одного руса на другого?

— Они признают змееныша, — жестко улыбнулся Олег. — Еще до Аскольда киевляне принесли роту Рюрику, и я их заставлю повторить эту роту его сыну

— И, сделав это, вернешься в Старую Русу?

— Это было бы ошибкой. — Олег продолжал улыбаться. — Игорь мал, а пока он вырастет, много воды утечет в Днепре.

— Понимаю, — тихо сказал Сигурд. — У тебя может родиться сын, а у Игоря — оступиться лошадь на полном скаку. Я не смею разгадывать твоих мыслей, я обязан слышать только то, что ты говоришь. Но тебе придется сначала убить меня, конунг Олег.

— Я поведу дружины и рать на Киев, и мне нужна моя десница. Если бы не это, я поклялся бы тебе так, как ты поклялся Рюрику. Но я — конунг, и мое слово нисколько не меньше твоего увечья. Я даю это слово тебе: пока я жив, со шкуры змееныша не спадет ни одна чешуя.

— Этой клятвой ты спасаешь мою честь и мою жизнь, конунг. Моя преданность будет столь же велика, сколь велика твоя клятва.

— Кроме преданности мне нужно твое согласие. — Олег наполнил кубки густым фряжским вином. — Я знаю, ты не очень жалуешь вино, но в вине — веселье русов. Мы, как и вы, скандинавы, клянемся, вонзая меч в землю, в отличие от славян, которые кладут его перед собой. Я не требую клятвы, я хочу получить обещание, а для этого по нашим обычаям достаточно поменяться кубками и осушить их до дна. — Олег протянул кубок Сигурду. — Ты готов к обещанию?

Сигурд взял его кубок. И произнес, глядя в глаза:

— Я даже не спрашиваю, в чем оно заключается, конунг.

— Ты возьмешь в жены славянку, на которую пал мой выбор. — Олег поднял кубок. — Что ты ответишь мне, Сигурд?

Сердце Сигурда забилось стремительно и весело. Конечно, он мог ошибаться, но… Нет, он не мог ошибиться, и поэтому голос его не дрогнул:

— Я возьму в жены славянку, на которую пал твой выбор, конунг.

И выпил кубок до дна.

Утром пришла Неждана. Гридни загодя предупредили Сигурда, и он ожидал прихода ее, ощущая веселое биение сердца. Он первым приветствовал воспитанницу конунга русов, отметив про себя, что статной девочке равно идет как мужское, так и женское платье, хотя в женском наряде она понравилась ему больше. Неждана сдержанно ответила на его поклон, повелительным жестом указав сопровождающим ее служанкам, где поставить бадейку, от которой шел душистый парок, где — воду, а где — мази и снадобья, после чего тем же горделивым жестом отпустила всех, и они остались одни.

6

Длинный чуб, оставляемый на темени выбритой головы.