Тайна серебряной вазы

В белой келейке доктору понравилось – пахло елеем от лампадки, свежевымытым полом и еще чем-то душистым и знакомым. Послушник сообщил Климу Кирилловичу, что когда он услышит за дверью «Молитвами Святых отец Господи Иисусе Христе. Боже наш...», то ему надо «проаминить», тогда он, Алексей, поймет, что в келью можно войти. Доктор неохотно согласился и сказал, что пока он хочет отдохнуть с дороги, да и Марии Николаевне тоже надо собраться с силами – путь был нелегкий. Послушник согласился и только добавил, что он испросит благословения у отца Антипы подать сегодня обед в кельи обоим, а завтра уж они потрапезничают со всеми богомольцами.

Благословение хозяина гостиницы было получено, и вскоре в келье появились мисочки – в них дымились щи с грибами, лаврушкой и перцем, каша с конопляным маслом, переливался свекольными гранями винегрет, посыпанный семенами тмина, отдельно подали душистый черный хлеб ломтями и пузатый графин темно-малинового квасу.

Доктор Коровкин отведал монастырской пищи, она показалась ему вполне съедобной и даже вкусной, спросил Алексея о том, сколько он должен заплатить, и услышал в ответ, что по монастырскому уставу ночлег ничего не стоит, трапеза общая и бесплатная – деньги принимать за нее грешно, и если есть желание сделать пожертвование, то у входа стоит ящик.

Доктор поблагодарил послушника расспросил его, пообедала ли Мария Николаевна, и просил сообщить ей, что через час-другой отдыха они смогут выйти на прогулку.

Он прилег на жесткое ложе и мгновенно погрузился в сон, с наслаждением вдохнув льющийся в раскрытое окно воздух, наполненный ароматами цветущей сирени и жасмина. В Петербурге еще только-только распустилась черемуха, а здесь – и сирень, и жасмин благоухают вовсю, как будто не север здесь, а юг, как будто на календаре не весна, а настоящее лето. Доктор Коровкин услышал и птичье пение – разноголосое, радостное, звонкое, но уже не знал, во сне или наяву.

Проснулся он так же внезапно, как и заснул, – за дверью раздавалось пение стихиры, и доктор не сразу сообразил, что он должен «проаминить». Он вскочил с монастырского ложа, провел руками по волосам, отряхнул костюм и сказал «аминь». Дверь открылась, и на пороге возник послушник Алексей, за его спиной стояла Мура.

– Отец Антипа вас просит пожаловать, – сказал послушник и улыбнулся.

В холле гостиницы их с Мурой ждал отец Антипа.

– А теперь, милые, проведу вас благословиться к отцу игумену Гавриилу. Добрый он, не бойтесь. А так полагается – благословения на жительство испросить.

– Что ж, – шутливо заметил доктор, – может, по благословению и спать ночью будет не так жестко.

– Вижу, что не сладко вы поотдохнули, – покачал головой отец Антипа, – но это с непривычки.

– Бока болят, – посетовал доктор.

– Ничего, – строго ответил отец Антипа, – тело нежится, душа спит. Сказано ведь: не ублажай тела, потому что оно прах, а о душе пекись.

– Да, дух немощен, – согласился доктор, – и не знаешь, как его укрепить. – Перины пуховые – пагуба, – скорбно вздохнул отец Антипа.

Мура молчала, пока отец Антипа вел их через монастырские ворота, над которыми возвышалась надвратная церковь, потом через другие ворота. Они попали в монастырский двор, в его правой части располагался собор Преображения Господня, а в левой блестело в лучах солнца широкое застекленное крыльцо – дверь в келью игумена. Их встретил поклоном послушник в белом подряснике и провел по чистым крашеным полам, застеленным ковровыми дорожками, в просторное помещение с высокими сводами. Всюду стояли кадки с фикусами и армами. По белым стенам были развешены картины – виды благозерские, дары приезжавших сюда художников. Кроме пейзажей, на стене внушительный портрет главного строителя Обители, игумена Дионисия. Мура успела разглядеть и мебель – старинную, тяжелую, красного дерева. Над овальным столом картина Шишкина, как решила Мура, – острова с дремучими лесами на скалах, скит Всех Святых, над водами одинокая чайка. В углу гостиной – высокие часы с курантами.

Вскоре из соседней комнаты вышел игумен Гавриил – высокий, крепкий, глаза светлые и умные. Он приветствовал гостей и благословил их. Потом отпустил отца Антипу к его гостиничным заботам и пригласил гостей сесть.

– Чем изволите заниматься? – спросил он доктора.

– По медицинской части практикую, – ответил тот.

– Доброе дело, – согласился игумен и мельком взглянул на Муру, не сводящую с него глаз, – у нас есть, что вам показать. Конечно, вы можете посмотреть все – и на лошадке, куда подальше, и на лодке и на нашем пароходике по скитам. Но наш аптекарский огород и лабораторию вам нужно осмотреть всенепременно.

Он обернулся к стоявшему безмолвно у дверей юному послушнику и сказал:

– Позови, братец, отца Лукиана.

Послушник немедленно скрылся, а игумен Гавриил продолжил:

– Есть у нас и фельдшер, монашеству себя посвятивший, и книжки медицинские мы тоже выписываем. У нас библиотека хорошая – почти десять тысяч томов. Но и свои методы, древние, природные, от Бога данные, используем. Отец Лукиан вам все расскажет и покажет. Всякую травку и растение, что по Божьему слову может дать исцеление. Знаю, милый, знаю, не верите вы во все это, да путь к вере и через знания лежит тоже. Много путей к истине. – Заслышав шаги за спиной, он обернулся к остановившемуся у дверей монаху, низкорослому, деревенского вида, с бронзовым от загара лицом и впалыми щеками. – Брат Лукиан, благословляю тебя на благое дело – покажи нашему гостю лекарственный огород.

Доктору ничего не оставалось, как встать. Лицо его не выражало особого воодушевления, может быть и потому, что игумен ничего не говорил о том, должна ли Мура идти с ним в лекарственный огород.

– А сестра Мария останется со мной побеседовать. – Игумен, казалось, прочитал мысли доктора. – Может быть, и ей найдем что по вкусу и промыслу Божьему.

Доктор обернулся в дверях – Мура сидела, опустив глаза.

– Рад, рад вас здесь видеть, сестра, – обратился игумен Гавриил к Муре, как только стихли шаги за его спиной. – Вы написали в нашей гостиничной книге, что являетесь дочерью профессора химии. Из этой среды мало у нас богомольцев бывает, нынешнее ученье отвращает от веры, а значит – и от истины. С какой же целью вы посетили нашу обитель?

– Отец Гавриил, – прошептала Мура, подняв на него глаза, – я боюсь сказать вам правду.

– Не бойся, дочь моя, правда меня не испугает. Говори.

– Я боюсь вашего сурового суда, – продолжила Мура, – а от этого зависит и моя вера. Вы ведь не можете меня обмануть?

– Почему ты так думаешь, сестра Мария? Что тебя гнетет – облегчи свою душу. – Взгляд игумена, настороженный, отдаленный, противоречил его ласковому тону.

– Я думаю, что мою душу гнетет истина, – Мура посмотрела прямо в глаза игумену Гавриилу, и, увидев, что он отводит их, упрямо и требовательно добавила: – А разве истина, если она открывается по Промыслу Божьему, не должна радовать? Вот и Христос говорил, что он – истина и путь, а апостол Иоанн написал, что Иисус называл себя светом и любовью.

– Истину надо постигать духовным усилием. – Голос игумена Гавриила звучал отчужденно, он, казалось, ждал, что еще скажет Мура.

– Я не знаю, правильно ли я делаю, что говорю с вами, отец Гавриил, об этом. Я надеялась встретить здесь совсем другого человека. Потому что только он может подтвердить, действительно ли я правильно сделала, что приехала сюда, в эту обитель. Но то, что знает он, должны знать и вы.

– Дочь моя, – предостерег отец Гавриил, – так бывает часто в миру – дьявольская ложь искусно выдает себя за истину. А истина сокровенна, она словами не передается.

– Да, я знаю. – Мура потупила было глаза, но снова вскинула голову и открыто взглянула на сурового игумена. – И это-то меня и смущает, батюшка, не дает мне возможности сказать вам то, что я ношу в себе. Мне кажется, что это мне не принадлежит.

Игумен Гавриил встал и прошел к Дионисию. Потом повернулся и испытующе глянул на Муру.