Тайна серебряной вазы

– Вынимать, что ли? Или прямо здесь открывать?

– Открывай прямо там, – ответил Пановский.

Смотритель вынул из кармана тулупа железную скобу, поддел крышку гроба, и взорам присутствующих открылась печальная картина: маленькое продолговатое тело покоилось на дне гроба, завернуто оно было, как в одеяльце, в шерстяную шаль. Уголок шали спускался с головы на середину тельца, из-под этого уголка выглядывал краешек белой ткани.

Пановский, не выпуская из рук портфеля, спустился в вырытую яму и, осторожно взяв двумя пальцами в перчатке уголок шали с тканью, медленно отвел его вверх.

– Ах ты, черт! – закричал он. – Да, да, да! Нюх меня не подвел! Я был тысячу раз прав! И здесь младенца нет!

Пановский в ярости схватил шаль, тряхнул ее с остервенением – и на дно гроба выпало с грохотом березовое полешко. Из шали выскользнула и мягко спланировала на него белая тонкая пеленочка.

– Вот, вот изверги, что делают, – орал во все горло Пановский, – вот как православное кладбище оскорбляют! Бревна на погосте!

Он схватил пеленку и стал заталкивать ее в карман пальто. Потом схватил шаль, неловко повертел ее в руках – мешал портфель, с которым он не хотел расставаться, – и кинул шаль одному из полицейских.

– Неужели вампиры? – прошептал смотритель, успевший выбраться из ямы и отойти на безопасное расстояние.

Пановский протянул руку полицейским и с их помощью тоже выбрался наверх – подальше от березового полена. Он отряхнул брюки и уставился на смотрителя.

– Нет, не смотрите так на меня, – залебезил тот, – у нас никогда ничего не было такого, чтобы младенцев вырывали для ритуальных целей сатанинских...

– Какие там, к дьяволу, сатанинские ритуалы? – взревел Пановский и стал надвигаться на отступающего смотрителя. – Что ты городишь? По этапу хочешь пойти, Сибири-матушки не видел? Ах ты, гнида кладбищенская, пьянчуга могильная, фальшивые захоронения организовываешь? За сколько? Кто и сколько тебе заплатил за это бревно?

Смотритель рухнул на колени:

– Богом клянусь, ваше превосходительство, ваше сиятельство, ваша милость, господин генерал...

– Не клянись Богом, не поможет. Взять его!

Полицейские подошли к смотрителю и схватили его под микитки. Смотритель обмяк и не оказывал сопротивления – только беззвучно шевелил губами.

Пановский ходил кругами вокруг вырытой ямы, стараясь успокоиться и принять правильное решение.

Так, все его подозрения оказались правильными. В пеленке подброшенного в витрину младенца, – а это все-таки был похищенный ребенок княгини Ордынской! – до фальшивых похорон, очевидно, находился и тот самый документ, который так безрезультатно пытался он, Пановский, обнаружить все последние дни.

Документа в тайнике кабинета князя Ордынского давно нет. Не брал документа и доктор Коровкин. Но и ночку в кутузке провел не напрасно – за недобросовестный осмотр жертвы преступления. Он, видите ли, не вытряхивал пеленку. А надо было! Все бы давно закончилось.

Тот, кто инсценировал похороны детского трупа, очевидно, забрал и младенца – вместе с треклятым, опасным документом. А пеленочку оставил – в насмешку нам, сыскарям. Пеленочку и шаль предъявим участникам событий рождественской ночи, оказавшимся в ширхановской булочной. Уверен, они подтвердят, что тряпки именно те, которые они видели.

Но это все потом. Сейчас же надо решить, что делать с этим дурнем, если он еще не отдал Богу душу. Пановский взглянул на смотрителя кладбища.

– Отставить! – скомандовал он полицейским.

Те встряхнули уже надоевшее им своей тяжестью тело и утвердили старика на все еще полусогнутых ногах.

Пановский подошел к нему и, заложив правую руку за борт пальто, отчетливо произнес, смотря прямо в бегающие глаза:

– Если вспомнишь, что это был за монах, который тебя и всех нас одурачил, умрешь в своей постели, со словами вечной благодарности за мою милость.

– Это был монах по имени Авель. Кажется, с подворья Благозерского монастыря.

– Кажется или точно?

– Со страху, что от вас натерпелся, и сам уж сомневаюсь. Но ничего другого на память не приходит. Авель монах. Средних лет, высокий, благообразный, достойный.

– Очень благообразный, – прервал его язвительно Пановский, – поленья в гробу хоронит. Кто еще интересовался могилой?

– Были, были еще посетители, – забормотал обомлевший от ужаса смотритель. – Третьего дня или раньше две барышни с господином интересовались. Как раз монах на могиле молился.

– Какие барышни, какой господин, говори толком, – рявкнул Пановский.

– Обычные, в пальто, – вытаращил глаза смотритель.

– Толком, толком говори, – подгонял застывшую мысль кладбищенского служителя Пановский.

– Я и говорю, в пальто, с воротниками. Муфты еще большие, а ботиночки тонкие. Они скользили, а барин их поддерживал. Тоже в пальто. В теплом. Молодой барин. И барышни сосем молодые, бледные только. – И, немного подумав, смотритель добавил: – Одна красивая очень. И пальто у нее коричневое.

– Они разговаривали с монахом?

– Да монах сразу ушел, как нас увидел. Так, постояли сами, помолчали, ни о чем таком не говорили.

О небольшой мзде, полученной от барина за оказанную услугу, он все-таки Пановскому не сообщил.

Когда Пановский убедился, что ничего более толкового, чем сообщение, что барышни были одеты в пальто, – не голыми же им зимой разъезжать, и не в летних платьях, – смотритель сказать не может, он повернулся спиной к старику, сделал знак полицейским и пошел прочь от фальшивой могилы, не слушая затихающие слова благодарности склонившегося чуть ли не до земли смотрителя.

Покинув кладбище, шеф сверхсекретного бюро устремился в морг Обуховской больницы. Ему повезло – удалось застать тех, кто дежурил в ночь с 25 на 26 декабря. Расспросы мало что дали – никаких посторонних предметов при ребенке обнаружено не было. Впрочем, польза от посещения была; сказанное служителями морга подтверждало, что кладбищенский смотритель не ошибся – 26 декабря, рано утром, безжизненное тельце ребенка забрал монах с Благозерского подворья, Авель, чтобы предать его земле. Служителей морга поразило, как бережно обращался монах с мертвым младенцем.

Вернувшись в участок Карла Иваныча Вирхова, шеф сверхсекретного бюро передал следователю пеленку и шаль и приказал вызвать для опознания этих вещей известных ему свидетелей. Пановский дождался доктора Коровкина и управляющего Вострякова, которые подтвердили, что шаль и пеленка – те самые, что были на младенце в роковую ночь.

Потом Пановский сел в коляску и поехал в свою контору. Весь путь он проделал молча, пытаясь выработать план дальнейших действий. Завтра с утра ему предстоял визит на подворье Благозерского монастыря. Русская святая братия требует особого подхода и обхождения. При всей своей непорочности святые отцы всегда себе на уме и иной раз – может быть, и из высших соображений – не идут навстречу пожеланиям светской власти, избегают оказывать ей содействие.

Шеф сверхсекретного бюро собирался послать человека в ближайший ресторан за бутылкой красного вина и закуской – и в тишине и тепле разработать подробный план на завтрашний день.

Но, подъезжая к зданию с вывеской польского торгового представительства, господин Пановский не догадывался, что через несколько минут ему будет нанесен сильнейший моральный удар.

В приемной на краешке стула сидел агент Сэртэ. В руках он держал несколько листов исписанной бумаги.

– Что такое?

Пановский остановился в недоумении, взглянув на агента, – сегодня в три часа пополудни тот сменился со своего поста в особняке князя Ордынского.

Агент вскочил, вытянулся по швам и доложил:

– Господин Пановский, примите рапорт о происшествии в особняке князя Ордынского. – Пройдите в мой кабинет, – холодно сказал Пановский и покинул приемную. Закрыв за собой дверь кабинета, агент приступил к сути дела:

– Здесь, в рапорте, все подробно изложено. Дежурство проходило спокойно. Сегодня около полудня у ворот остановилась коляска с двумя барышнями – по виду гимназистками, может, чуть старше. Я подошел спросить, что им надо, и в разговоре упомянул о попугае, оставшемся в доме. Одна из барышень выразила желание забрать птицу. – Я проводил ее в кабинет, она взяла клетку с попугаем и вышла из дома. В кабинете все оставалось так, как всегда. Однако перед окончанием дежурства я поднялся на второй этаж и в кабинете князя обнаружил пропажу – исчезла икона, та, что висела позади письменного стола. Обычная, образ Божьей матери с младенцем.