Страница 6 из 35
Папа откупорил бутылку вина и сказал, что мужчинам после купания совсем не вредно пропустить по рюмочке. Он налил мне и себе по полной рюмке, а маме — немножко. «Только чтобы чокнуться», — сказала она.
После ужина мы смотрели по телевизору концерт, и диктор перед началом сказал, что этот концерт посвящается нам. Мама даже покраснела от удовольствия, потому что она очень гордится тем, что у нас такой знаменитый папа.
Передавали самые лучшие песни, а одна певица даже пропела мою любимую песенку о белочке, собирающей орешки. Просто удивительно, как они об этом узнали.
Когда кончился концерт, папа сказал, что ему нужно садиться писать отчет, а я отправился спать. Я уже лежал в постели, когда мама пришла пожелать мне спокойной ночи.
— Мам, посиди со мной, — попросил я.
— С удовольствием, милый, — сказала она и села на кровать.
В открытое окно светила луна, и было светло совсем, как днем. Я смотрел на мамино лицо и думал, какая она красивая и молодая. Я поцеловал ее руку, пахнущую чем-то очень приятным и грустным.
— Мама, — спросил я, — почему это запахи бывают грустные и веселые?
— Не знаю, милый, — ответила она, — мне никогда не приходилось об этом думать. Может быть, просто каждый запах вызывает у нас какие-то воспоминания, грустные или веселые.
— Может быть, — сказал я.
Мне было очень хорошо. Я вспоминал проведенный день, самый лучший день в моей жизни, и думал, что впереди еще восемьдесят девять таких дней.
— Ох, мама, — сказал я, — какая замечательная штука жизнь и как не хочется умирать!
— Что ты, чижик? — сказала она. — Тебе ли говорить о смерти? У тебя впереди огромная жизнь.
Мне было ее очень жалко: еще на «Альбатросе» ночью я слышал, как они с папой говорили об этой ужасной болезни, которой папа заразился в космосе, и о том, что всем нам осталось жить не больше трех месяцев, если за это время не найдут способа ее лечить. Ведь поэтому экипаж «Альбатроса» был одет в скафандры, а мы никуда не выходили из каюты. И в океане, вероятно, нам нельзя купаться, потому что эта болезнь такая заразная.
И все же я подумал, что, когда люди так любят друг друга, нужно всегда говорить только правду.
— Не надо, мамочка, дорогая, — сказал я. — Ведь даже, если не найдут способа лечить эту болезнь…
— Найдут, — тихо сказала мама. — Обязательно найдут. Можешь быть в этом совершенно уверен.
Решайся, пилот!
Марсианка шла, чуть покачивая бедрами, откинув назад маленькую круглую голову. Огромные черные глаза слегка прищурены, матовое лицо цвета слоновой кости, золотистые губы открыты в улыбке, на левом виске
— зеленый треугольник — знак касты Хранителей Тайны.
Климов вздрогнул.
Он все еще не мог привыкнуть к загадочной красоте дочерей Марса.
— Простите, не скажете ли вы мне, где я должна зарегистрировать свой билет?
Она говорила певучим голосом на космическом жаргоне, проглатывая окончания слов.
— Налево, пассажирский зал, окно номер три.
— Спасибо! — Марсианка тряхнула серебряными кудрями и, бросив через плечо внимательный взгляд на Климова, пошла к двери. Палантин из бесценных шкурок небрежно волочился по полу.
«Дрянь! — с неожиданной злобой подумал Климов. — Искательница приключений! Навязали себе на шею планетку с угасающей культурой. Страшно подумать, сколько мы туда вбухали, а что толку! Разве что наши девчонки стали красить губы золотой краской. Туристочка!»
Он отвратительно чувствовал себя. От сердца к горлу поднимался тяжелый, горький комок, ломило затылок, болели все суставы.
«Не хватало только, чтобы я свалился».
Он проглядел расписание грузовых рейсов и направился в пассажирский зал.
В углу, под светящейся схемой космических трасс, группа молодых парней играла в бойк — игру, завезенную космонавтами с Марса. При каждом броске костей они поднимали крик, как на футбольном матче.
«Технические эксперты, все туда же», — подумал Климов.
Он толкнул дверь и зашел в бар.
Там еще было мало народу. Чета американцев, судя по экзотическим костюмам со множеством застежек и ботинкам на толстенной подошве — туристы, пила коктейли, да неопределенного вида субъект просматривал журналы.
Ружена — в белом халате с засученными рукавами — колдовала над микшером.
— Здравствуй, Витя! — сказала она, вытаскивая пробку из бутылки с яркой этикеткой. — Ты сегодня неважно выглядишь. Хочешь коньяку?
Климов зажмурил глаза и проглотил слюну.
Рюмка коньяку — вот, пожалуй, то, что ему сейчас нужно.
— Нельзя, — сказал он, садясь на табурет, я ведь в резерве. Дай, пожалуйста, кофе, и не очень крепкий.
— Ничего нового?
— Нет. Что может быть нового… в моем положении?
Он взял протянутую чашку и поставил перед собой, расплескав половину на стойку.
Ружена подвинула ему сахар.
— Нельзя так, милый. Ты же совсем болен. Пора все это бросать. Нельзя обманывать самого себя. Космос выжимает человека до предела. Я знала людей, которые уже к тридцати пяти годам никуда не годились, а ведь тебе…
— Да, от этого никуда не спрячешься.
Американец поднял голову и щелкнул языком. В дверях стояла марсианка.
— Бутылку муската, крымского, — бросила она, направляясь к столику у окна.
— Ну, я пошел, — сказал Климов, — мне еще нужно в диспетчерскую.
— Я сменяюсь в двенадцать. Заходи за мной, проводишь домой. Может быть, останешься, — добавила она тихо, — навсегда?
— Зайду, — сказал Климов, — если освобожусь.
«Если освобожусь, — подумал он. — Что за чушь! От чего тебе освобождаться, пилот второго резерва? Ты сегодня будешь свободен, как и вчера и как месяц назад, как свободен уже три года. Никто тебя никуда и никогда не пошлет. Тебя терпят здесь только из сострадания, потому что знают, что ты не можешь не приходить сюда каждый день, чтобы поймать свой единственный шанс. Приходишь в надежде на чудо, но чудеса бывают только в сказках».
У дверей он столкнулся с толстым низеньким человечком в униформе международного космодрома.
— Как дела, Витя?
— Отлично!
— Самочувствие?
— Великолепное.
— А мы тут совсем зашились с грузовыми перевозками. Заходи к концу смены, поболтаем.
— Зайду, — сказал Климов, — обязательно зайду. К концу смены.
Он еще раз прошел по пассажирскому залу и сел в глубокое низкое кресло под репродуктором. Очередной автобус привез большую группу пассажиров, и зал наполнился оживленной толпой.
Климов машинально взял со столика проспект туристских рейсов.
РЕГУЛЯРНЫЕ РЕЙСЫ НА ЛУНУ, ПОЛНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ ПОЛЕТОВ. В ПУТИ ПАССАЖИРЫ ОБСЛУЖИВАЮТСЯ КВАЛИФИЦИРОВАННЫМИ ЭКСКУРСОВОДАМИ-КОСМОЛОГАМИ, ТУРИСТСКИЕ ЛАЙНЕРЫ ВЕДУТ САМЫЕ ОПЫТНЫЕ ПИЛОТЫ.
«Самые опытные, — подумал он. — Каждый из них еще ходил в коротких штанишках, когда я сделал свой первый рейс на Луну. А сейчас… Самые опытные! Что ж, видно, действительно пора кончать эту комедию. Ружена права. Сейчас, пилот, ты пойдешь в диспетчерскую и скажешь, что завтра… Потом ты зайдешь за Руженой, и больше не будет ни этого томительного ожидания чуда, ни вечного одиночества. Зачем ты берег свое одиночество, пилот? Для дела, которому служишь? Тебе больше нет места там. Теперь тебе на смену пришли самые опытные те, кто еще сопливыми щенками носил на школьные курточках памятные жетоны с твоим портретом. Ну, решайся, пилот!»
Диспетчер — девушка в новенькой, с иголочки форме, со значком Космической академии на груди — смерила его колючим взглядом серых глаз.
— Почему вы не на месте? Только что отправили в больницу второго пилота с ноль шестнадцатого. Кроме вас, никого в резерве нет. За три дня — двенадцать внеплановых рейсов. Сможете лететь?
— Смогу.
— Бегите скорее в санчасть. Ваше дело уже там. Первый пилот — Притчард. Вы его найдете в пилотской. Старт через сорок минут. Счастливого полета!
— Спасибо!
Климов закрыл за собой дверь и прислонился к стене.