Григорий Распутин-Новый

Дело в том, что в 1903 году Хрисанф находился еще в Корее, где занимался миссионерской деятельностью. Миссия его была закрыта в связи с началом Русско-японской войны в начале 1904 года, тогда же Хрисанфа перевели в Казань и рукоположили в епископы. Таким образом, логично предположить, что именно в 1904-м, а не в 1903 году Распутин получил свою рекомендацию и отправился в Петербург.

С одной стороны, разница в год не так уж и важна, с другой – эта датировка доказывает ту молниеносность, с которой в дальнейшем опытный странник завоевывал Петербург.

И, наконец, последнее – про «духовно утешенную» купчиху, которая познакомила Распутина с Хрисанфом.

«Простая душа. Богатая была, очень богатая и все отдала… Новое наследство получила, но опять все раздала… И еще получит, и опять все раздаст, такой уж человек», – говорил о ней сам Распутин. Краткое упоминание о Башмаковой можно дополнить заметкой Юрия Мышева, недавно опубликованной в газете «Республика Татарстан».

«Этот рассказ я слышал в детства от бабушки. В молодости она работала в прислугах у местной помещицы. Та любила работящую девушку, обещала помочь в будущем устроиться в Казани, где у нее жила родственница. И вот однажды в гости к помещице пожаловал сам Григорий Распутин.

Ехал по улице на велосипеде, горстями бросал конфеты местной детворе, бегущей следом.

– Странный был, – рассказывала бабушка. – Большой лоб закрывали длинные космы, нос в оспинках выступал вперед. Лицо морщинистое, загорелое. Борода свалявшаяся, словно старая овчина. На правом глазу – желтое пятно. Мрачный, нелюдимый. Улыбка лукавая. Взгляд его не каждый мог выдержать. Он им коней останавливал, хворь излечивал, кровь заговаривал. Молодухе одной, что неприветливо встретила его, нагнал кошек со всего села, и визжали они всю ноченьку под ее окнами. Кошки постоянно увивались около него. Еще погулять любил.

Пиво домашнее больно понравилось ему. Костюм на нем был засаленный, руки длинные торчали из рукавов, будто сучки корявые…

«Надо же, бабка сочиняет, – думалось мне тогда. – Где Распутин и Петербург, а где село наше…»

Но прошло время, и я по-другому стал воспринимать бабушкин рассказ.

Оказалось, она дала точное описание внешности и поведения Распутина.

Откуда неграмотная бабушка могла узнать о нем? Неужели и впрямь пресловутый старец наведывался к ее хозяйке?

Эта догадка подтверждается и тем, что, оказывается, Распутин бывал в Казани у миллионерши Башмаковой в те годы, когда бабушка работала служанкой, – в 1903—1906 годах. У Башмаковой, по некоторым сведениям, была родственница в Свияжском уезде, к которому тогда относилось наше село».

Для расхожего представления о Распутине рассказ очень характерный. Трудно сказать, насколько он точен, но обращает на себя внимание одна деталь: тридцатичетырех-тридцатипятилетний Распутин выглядит здесь как старик – морщинистое лицо, свалявшаяся борода. Возможно, память мемуаристки подкорректировали более поздние фотографии. Однако то, что именно Башмакова могла познакомить сибирского крестьянина с казанским викарием, вполне допустимо, хотя сам Распутин в своих записках ни о каких рекомендательных письмах не упоминает. В его изложении история встречи с епископом Сергием в Петербурге выглядит очень трогательно и «чудотворно»:

«Я простой мужичок, когда вообще благодетелей искал, ехал из Тобольской губернии с одним рублем, посматривая по дороге по Каме, как господа лепешки валяли в воду, а у меня и чайку нет на закладку. Как это было пережить! Приезжаю в Петербург… выхожу из Александрове-Невской лавры, спрашиваю некоего епископа духовной академии Сергия. Полиция подошла, „какой ты есть епископу друг, ты – хулиган, приятель“. По милости Божией пробежал задними воротами, разыскал швейцара с помощью привратников. Швейцар оказал мне милость, дав в шею; я стал перед ним на колени, он что-то особенное понял во мне и доложил епископу; епископ признал меня, увидел, и вот мы стали беседовать тогда. Рассказывал мне о Петербурге, знакомил с улицами и прочим, а потом с Высокопоставленными, а там дошло и до Батюшки Царя, который оказал мне милость, понял меня и дал денег на храм».

С точки зрения современного «распутиноведения», место это важное. Эдвард Радзинский, автор одной из самых популярных книг о Распутине, уверяет своих читателей, что узнал о рекомендательном письме Хрисанфа из неопубликованных материалов следственной комиссии при Временном правительстве, которыми располагает лишь он да дирижер Мстислав Ростропович, и представляет этот факт как открытие, сенсацию:

«В „Том Деле“ оказались показания „высокопоставленного“ Феофана о первой встрече с Распутиным, совершенно опровергающие его выдумку… На допросе в 13-й части Чрезвычайной комиссии Феофан, епископ Полтавский, 44 лет, показал: „Впервые Григорий Ефимович Распутин прибыл в Петроград зимою во время русско-японской войны из города Казани с рекомендацией ныне умершего Хрисанфа, викария Казанской епархии. Остановился Распутин в Александро-Невской Лавре у ректора Петроградской Духовной академии епископа Сергия“.

Так что – не было «несчастного странника», который униженно молил швейцара «оказать ему милость». Распутин прибыл в Петербург с рекомендательным письмом от одного из могущественных иерархов Церкви и конечно же не только незамедлительно был принят Сергием, но и поселен в Лавре».

Олег Платонов, популярный среди другой части читателей, этот факт в своей книге игнорирует как незначительный либо не бывший. По Платонову и его последователям, все именно так и обстояло, как Распутин писал: с рублем приехал, либо пешком пришел в Петербург и, проявив смирение, удостоился аудиенции у епископа, который духовными очами «прозрел» в убогом мужичке великого христолюбца.

На самом деле тот факт, что Распутин явился к будущему местоблюстителю Патриаршего престола, а впоследствии Патриарху не с улицы, а по рекомендации Хрисанфа, был широко известен очень давно. Хрисанф, правда, не был «могущественным» иерархом, но все же рекомендация казанского викария Распутину помогла. О Хрисанфе упоминал следователь Смиттен, о нем же идет речь в очень авторитетной книге «Путь моей жизни» митрополита Евлогия (Георгиевского).

«Распутина я никогда не видал, хоть и не раз имел возможность с ним встретиться, но от встречи с ним я всячески уклонялся, – вспоминал Евлогий. – Сибирский странник, искавший Бога и подвига и вместе с этим человек распущенный и порочный, натура демонической силы, – он сочетал поначалу в своей душе и жизни трагедию: ревностные религиозные подвиги и стремительные подъемы перемежались у него с падениями в бездну греха. До тех пор, пока он ужас этой трагедии сознавал, не все еще было потеряно; но он впоследствии дошел до оправдания своих падений, – и это был конец. Известность стяжал постепенно. Приехал в Казань к епископу Хрисанфу, тот рекомендовал его пектоцу Петербургской Духовной Академии еп. Сергию, а Сергий познакомил его с архимандритом Феофаном (впоследствии епископом Полтавским) и профессором-стипендиатом молодым иеромонахом Вениамином».

Воспоминания Евлогия очень характерны – значительная часть трезвомыслящих и рассудительных церковных иерархов, к каковым Евлогий несомненно принадлежал, относилась к Распутину осторожно, избегала его и предпочитала не числить себя ни среди его врагов, ни друзей. Но были и другие, видевшие в нем нечто необычное и впоследствии жестоко разочаровавшиеся. Возможно, таким был Хрисанф, миссионер и церковный писатель, один из немногих, кому пережить падение своего протеже не пришлось – Хрисанф умер в 1905 году; точно обманувшимся в Распутине стал епископ Феофан, который сыграл в истории возвышения сибирского крестьянина очень важную роль.

Зинаида Гиппиус, весьма критически отзывавшаяся о клириках своего времени, писала о Феофане, которого знала по петербургским Религиозно-философским собраниям начала века: «Еп. Феофан был монах редкой скромности и тихого, праведного жития. Помню его, маленького, худенького, молчаливого, с темным, строгим личиком, с черными волосами, такими гладкими, точно они были приклеены. Но он смотрел „горе“, поверх человека – где ему было распознать сразу хитрого сибирского мужичонку!»