Страница 28 из 45
С недавних пор филологи начали должным образом оценивать и роль приставок, суффиксов, аффиксов. Присоединяясь к началу или концу слова, аффикс может изменять его значение. Скажем, как в словах «предположение» или «крепость». Некоторые специалисты полагали, что в любом языке есть набор таких значащих элементов, которые образуют часть всеобщей грамматики, и всегда существует четкое различие между корнем слова и его приставкой и суффиксом.
Но тут выяснилось, что язык юпик, а на нем изъясняются около 10 тысяч жителей Аляски, опровергает подобное утверждение. Научный сотрудник Калифорнийского университета Марианна Митан покинула свои субтропические края и в стране ледников долго изучала этот язык, пока недавно не обнаружила необычный факт, в юпике существуют приставки со значением, например, «есть» (в смысле «кушать») или «охотиться», которые в английском, русском и других европейских рассматриваются как корневые слова, а не приставочные.
А на юпике, стоит подключить суффикс «охота» к слову «тюлень», и подучится нечто вроде «охота на тюленя», а если его же присовокупить к слову «яйцо», то речь уже пойдет о сборе птичьих яиц (тоже род «охоты»!).
Болес того, юпик обладает еще и отдельным корнем «охота», так что, в зависимости от используемых «деталей», охоту на тюленя можно обозначить по-разному, каждый раз с иным оттенком смысла, что, конечно, обогащает речение. Чего, например, стоит суффикс, означающий «наконец, намереваясь это сделать, я оказался неспособным из-за трудных обстоятельств»!.. Все подобные языковые черты бросили вызов идее, согласно которой суффиксам и приставкам суждено играть лишь вспомогательную и ограниченную роль в определении общего смысла. Они оказываются отнюдь не пасынками великой грамматики.
Важной основой всеобщей грамматики служат различия в количестве существительных, глаголов и прилагательных. Некоторые языки насчитывают тысячи глаголов, в других же их едва по десятку. Как же речь обходится при этом? Немецкий лингвист Давид Гиль из Института эволюционной антропологии за ответом ездил в глухомань Индонезии. Там, изучая один из диалектов, именуемый ряу, он установил, что в нем чуть ли не каждое слово можно «заставить» превратиться в глагол, существительное или прилагательное, в зависимости от контекста. Таким образом, «пища» и «кушать» изображаются одним и тем же словом, а порядок их в предложении может быть любой.
В большинстве наречий сказуемое согласуется с подлежащим – нам это представляется само собой разумеющимся. Не то в алеутском, носителями которого сегодня служат около сотни жителей островов у берегов Аляски. Бегло и постоянно им пользуются, пожалуй, всего лишь в одной деревне на острое Атка.
В алеутском, оказывается, глагол может согласовываться не только с существительным или прилагательным, но и с зависимыми словами и притяжательными. И вот, вместо того чтобы сказать «их дом большой», алеут изрекает нечто вроде «Их дом большие». Кажется, кроме него на это никто не способен. Но чего только не способен создать человеческий мозг!
Защитники «врожденности» возражают: хотя некоторые наречия и кажутся нам очень необычными, но различия все же поверхностны. Крупный филолог Кеннет Хейл из Массачусетсского технологического института утверждает, что ни лардильский, ни каярдилдский, на самом деле, «всеобщей» грамматике не чужды. Хотя эти языки и позволяют «оратору» беспорядочно смешивать слова в предложении, сами эти слова первоначально проходят «обработку» и получают «маркировку» грамматического времени. Так что структурные следы фразы остаются.
Присоединяет сюда свой голос и лингвист Марк Бейкер: «Называют многие языки, которые якобы не знают различий между частями речи, например, между существительными и прилагательными. На самом же деле, все они отлично их знают; надо только уметь разглядеть эти различия».
Приводит он и пример: в Австралии есть племя аборигенов, изъясняющихся на нунггубую. Это наречие тоже находится на грани вымирания. Существует его описание, в котором сказано, что здесь существительные и прилагательные взаимозаменяемы.
«Но это совсем не так, – считает М.Бейкер, – незаметные различия между этими частями речи становятся очевидными, если взглянуть на конкретные способы образования сложных слов, именуемых инкорпорированными существительными».
Носитель этого языка может сказать: «Я купил мясо». А может и так: «Я мясокупател», тем самым включив (инкорпорировав) глагол в существительное. И вот такая форма в этом наречии возможна: «Я купил большой…» Зато: «Я болыпекупил…» – эта форма не проходит, прилагательное в глагол не инкорпорируешь никак. Вот здесь-то и кроется различие между двумя частями речи, утверждает ученый.
Он применил подобный анализ к совершенно различным, далеким друг от друга языкам: индейцев-могавков из Северной Америки, эдо, звучащим в Нигерии, и чичева, на котором говорят в южноафриканской стране Малави. И, вопреки мнению некоторых коллег, нашел в них и существительные, и глаголы, и прилагательные, только выражены они слабо. Так что универсальность грамматики, по мнению исследователя, подтверждается и там.
… Неужели же через какое-то время все на свете будут изъясняться, скажем, только на мандаринском наречии китайского, на английском, испанском или русском? А различия между языками сохранятся лишь как случайное явление, а не как отражение особенностей человеческого сознания?..
Дело, разумеется, не только в том, чтобы установить, существует ли «универсальная» грамматика. Языковое разнообразие также позволяет нам рассматривать связи между языком вообще и мышлением. Кардинальный вопрос: как люди осознают и постигают значение слова. И влияет ли то, на каком из языков вы говорите, на характер вашего мыслительного процесса. Эта проблема занимает, в частности, сотрудника Института психолингвистики в нидерландском городе Неймеген Стива Левинсона.
Он исследовал подобный вопрос на примере того, как бесписьменные, в том числе исчезающие, языки выражают понятие пространства. Многие специалисты полагали, что все языки достигают этого одинаково, ведь пространственное мышление необходимо любому развитому животному и, очевидно, должно быть органически «встроено» в человеческий мозг. Здесь существенные культурологические вариации маловероятны. И все же они существуют!