Страница 9 из 93
В автобиографическом очерке «Скука» (из «Губернских очерков») Салтыков впервые вспоминает про свои детские школьные годы — и вспоминает очень недружелюбно. «Помню я и школу, но как-то угрюмо и неприветливо воскресает она в моем воображении… Там царствовало лишь педантство и принуждение; там не хотели признавать законность детского возраста и подозрительно смотрели на каждое резвое движение сердца, на каждую детскую шалость…» [10]. В этой угрюмой и неприветливой школе мальчику Салтыкову жилось трудно и по ряду чистовнешних обстоятельств: богатая, но скупая мать не считала, очевидно, нужным отпускать своему сыну хотя бы небольшие «карманные деньги», и мальчик чувствовал себя обойденным среди большинства состоятельных товарищей. В сохранившейся, но мало кому известной, повести 1858–1865 гг. «Тихое пристанище» мы находим следующее несомненно автобиографическое место, в котором говорится о школьнике, уязвленном своею бедностью. «Читатель, забывший годы своего детства, быть может найдет моего героя скверным и пошленьким мальчишкой, — говорит Салтыков: — но в таком случае прошу его потревожить свою память. Пусть припомнит он, как горько для молодого самолюбия чувствовать себя всегда последним, как бы обойденным; пусть припомнит он, как тяжело то безмолвное отречение от участия в товарищеских складчинах и пирушках, на которое обречен бедный школьник» [11]. Здесь говорится, конечно, не только о школьной жизни в дворянском институте, но и о позднейших годах, проведенных в Царскосельском лицее.
Описанию школьной жизни дворянского института посвящена часть «Второй параллели» из «Ташкентцев приготовительного класса» («Господа ташкентцы», 1871 г.). В своем месте я остановлюсь на этом обстоятельстве и покажу сравнением с одним из мест «Недоконченных бесед», что Салтыков описывал здесь действительно быт и нравы Московского дворянского института. Здесь ограничусь лишь кстати указанием, что почти одновременно с Салтыковым в этой школе учились такие впоследствии выдающиеся деятели науки и общественной жизни, как Н. Милютин, Д. Милютин, П. Леонтьев и др.
Учение и жизнь в Царскосельском лицее (1838–1844 гг.) дали Салтыкову впоследствии очень много материала для художественной обрисовки целого ряда «ташкентцев приготовительного класса», привилегированных молодых людей, будущих прокуроров, посланников, губернаторов и министров, которые были однокашниками Салтыкова в этом учебном заведении [12]. «Заведение было с тем и основано, чтоб быть рассадником министров» — вспоминал позднее Салтыков в девятом (по журнальному тексту — шестом) из знаменитых «Писем к тетеньке» (1882 г.), прибавляя иронически к этому, что «заведение, где я воспитывался…. принадлежало к числу чистокровнейших». Вообще же лицейская жизнь и лицейское учение в этом «Письме к тетеньке» обрисованы Салтыковым столь ярко и красочно, что цитатой из этого произведешь можно завершить рассказ о лицейских годах будущего сатирика:
«…И наставники, и преподаватели были до того изумительные, что нынче таких уж на версту к учебным заведениям не подпускают. Один был взят из придворных певчих и определен воспитателем; другой, немец, не имел носа; третий, француз, имел медаль за взятие в 1814 году Парижа и тем не менее декламировал: „a tous les coeurs bien nes que la patrie est chere!“; четвертый, тоже француз, страдал какоюто такою болезнью, что ему было велено спать в вицмундире, не раздеваясь. Профессором российской словесности был Петр Петрович Георгиевский, человек удивительно добрый, но в то же время удивительно бездарный. Как на грех комуто из воспитанников посчастливилось узнать, что жена Георгиевского называет его ласкательными именами: Пепа, Пепочка, Пепон и т. д. Этого достаточно было, чтоб изданные Георгиевским „Руководства“, пространное и краткое, получили своеобразую кличку: большое и малое Пепино свинство. Иначе не называли этих учебников даже солиднейшие из воспитанников, которые впоследствии сделались министрами, сенаторами и посланниками. Профессором всеобщей истории был пресловутый Кайданов, которого „Учебник“ начинался словами: „Сие мое сочинение есть извлечение“ и т. д. Натурально, эту фразу переложили на музыку с очень непристойным мотивом и в рекреационное время любили ее распевать (в том числе и будущие министры и даже, кажется, народного просвещения). Но еще более любили петь посвящение бывшему попечителю Казанского университета Мусину-Пушкину, предпосланное курсу политической экономии Горлова. Разумеется, начальство зорко следило за этими поступками и особенно отличавшихся певцов сажало в карцер… Вообще, тогдашняя педагогика была во всех смыслах мрачная: и в смысле физическом, и в смысле умственном» [13].
Не менее замечательно и еще одно резюмирующее место из последнего «Письма к тетеньке», которое тоже следует привести для окончательной характеристики лицея эпохи Салтыкова. «Для нас нанимали целую уйму Вральманов, Цыфиркиных, Кутейкиных (конечно, несколько усовершенствованных), а общее руководство, вместо Еремеевны, возлагали на холопа высшей школы. Вральманы пичкали нас коротенькими знаниями (был один год, например, когда я одновременно обучался одиннадцати „наукам“ и в том числе „Пепину свинству“…), а холоп высшей школы внушал, что цель знания есть исполнение начальственных предначертаний. Сведения доходили до нас коротенькие, бессвязные, почти бессмысленные. Они не анализировались, а механически зазубривались, так что будущая их судьба вполне зависела от богатства или бедности памяти учащегося. Ни о каком фонде, могущем послужить отправным пунктом для будущего, и речи быть не могло. Повторяю: это было не знание, а составная часть привилегии, которая проводила в жизнь резкую черту; над чертой значились мы с вами, люди досужие, правящие; под чертой стояло одно только слово: мужик… Мужик! ведь это до того позорное, что достаточно одного сравнения с ним, чтобы заставить правящего младенца сгореть со стыда» [14].
Эти воспоминания говорят сами за себя: ясно, что ни средняя школа, ни лицей не могли посеять в душе Салтыкова никаких зерен, которые могли бы дать ростки по выходе его из-за школьных стен. А между тем всходы новых чувств и мыслей сказались в Салтыкове в ближайшее же время по окончании им лицея. Всходами этими были те идеи «утопического социализма», которые тогда, в начале сороковых годов, только что проникли в Россию и провозвестником которых был в то время Белинский. Недаром о сильном влиянии Белинского говорит сам Салтыков в своей автобиографической записке.
Весною 1844 года Салтыков окончил лицей и осенью того же года поступил на службу. Ему нечем было бы вспомнить лицей в плане «литературных воспоминаний» (воспоминания эти рассеяны отдельными отрывками в целом ряде его позднейших произведений), если бы не характерная глава из этих школьных лет его жизни: та «страсть к стихотворному парению», которая обуяла его в лицее и результатом которой был целый ряд напечатанных тогда же его стихотворении. Этой главой мы и заключим знакомство с юношескими годами Салтыкова.
«Первыми печатными произведениями» Салтыков впоследствии считал свои повести 1847–1848 гг.; но сам же он указал для будущих библиографов на еще более ранние и действительно первые печатные свои произведения — ряд стихотворений, помещенных им в петербургских журналах 1841–1845 гг. Стихотворения эти были уже после смерти Салтыкова разысканы и перечислены (с небольшими ошибками) в статье К. Арсеньева [15]; здесь перечислю их не в порядке появления в печати, а в порядке написания, — как можно судить об этом по всюду проставленным самим автором датам. До нас дошло всего десять следующих стихотворений:
10
Интересно отметить, что строки эти Салтыков вычеркнул из окончательного текста «Скуки». Их можно найти в журнальном тексте («Русский Вестник» 1856 г., № 10) и в первых трех отдельных изданиях «Губернских очерков»
11
«Вестник Европы» 1910 г., № 3, стр. 146
12
Об однокурсниках Салтыкова по лицею, а также об лицеистах старших выпусков см. в «Памятной книжке Александровского лицея на 1855/56 г.», Спб, 1856 г.
13
«Письма к тетеньке», «Отеч. Записки» 1882 г., № 2, стр. 541–512. Цитата приводится по журнальному тексту в виду ее большей полноты по сравнению с текстом отдельных изданий
14
«Письма к тетеньке», «Отеч. Записки» 1882 г., № 5, стр. 242, Цитата по журнальному тексту, отличающемуся от основного
15
К. Арсеньев, «Материалы для биографии M. Е. Салтыкова»; напечатано в т. IX «Сочинений» Салтыкова, вышедших после смерти автора в 1889–1890 гг. В дальнейших ссылках на эту статью она будет обозначаться словом «Материалы»