Страница 88 из 93
О причинах этих догадаться не трудно. Самым влиятельным лицом в „Современнике“ тех лет, особенно после ухода Салтыкова, был Антонович; он не мог пропустить этой статьи Салтыкова, так как в ней Салтыков категорически заявил (и это заявление уже приведено выше), что является автором только двух статей против журналов Достоевского за все эти два года своей журнальной деятельности. Этим он отвечал на то место статьи Страхова, в котором говорилось, что Салтыков являлся автором всех статей против „Эпохи“, подписанных псевдонимом „Посторонний Сатирик“. Антоновичу, очевидно, не хотелось, чтобы такое заявление Салтыкова появилось на страницах „Современника“ и вскрыло бы полную непричастность Щедрина к писаниям „Постороннего Сатирика“; а между тем Салтыков в этом своем ответе „Семейству М. М. Достоевского“ на первых же строках заявлял, что „до сих пор не отвечал ни одним словом на ваши детские упражнения, направленные против моей личности“. Этим он категорически отводил от себя сомнительную честь быть автором или хотя бы даже соавтором статей „Постороннего Сатирика“; Антонович же, повидимому, не хотел открывать публике именно этого обстоятельства, в выяснении которого так был заинтересован Салтыков. Поэтому представляется совершенно несомненным, что вовсе не Некрасов, а именно Антонович воспрепятствовал напечатанию статьи Салтыкова в журнале и сохранил ее в своем портфеле. Несомненно также, что Салтыков знал, кому он обязан фактом непоявления своей статьи на страницах „Современника“; недаром в письме к Некрасову из Пензы от 8 апреля 1865 года (о письме этом уже упоминалось выше и еще будет сказано ниже) с горечью говорил он о той „цензуре вашей духовной консистории“, через которую должны были проходить его статьи. Под „духовной консисторией“ журнала Некрасова он подразумевал в первую очередь именно Антоновича.
Вот каковы были обстоятельства непоявления этой статьи Салтыкова на страницах „Современника“ и появления ее сорока годами позднее. Все это представляет особенный интерес не только потому, что вскрывает существование внутренней редакционной цензуры для статей Салтыкова, но и потому, что окончательно решает вопрос об участии Салтыкова в произведениях „Постороннего Сатирика“. До сих пор такое участие считалось несомненным, или, по крайней мере, крайне вероятным; вот почему надо было с особенной подробностью остановиться на изучении этого вопроса, чтобы избавить раз навсегда Салтыкова от сомнительной чести хоть в малой мере считаться автором этих тяжеловесных и безвкусных полемических статей. Полагаю, что теперь это может считаться установленным с совершенной неопровержимостью [219].
Теперь мы можем перейти к самому содержанию этого ответа Салтыкова „Семейству М. М. Достоевского“. Вступительная часть этого ответа была уже приведена выше; следует остановиться на главных и основных его пунктах. В ответ на обвинение „Эпохи“, что в очерке „Как кому угодно“ заключается „вариация на теорию страстей, положенная в основание универсальной ассоциации“ (а это действительно было „обвинение“ — и по тем временам не безопасное — в фурьеризме), — Салтыков отвечает: „шутка сказать!“. Ведь „Эпоха“ тут же рядом обвиняла Салтыкова и в крайнем легкомыслии, и в полном отсутствии идей — и вдруг оказывается, что в основе его очерка лежит пусть и зловредная, но вовсе не легковесная идея. К тому же Салтыков вовсе и не желает отводить от себя такое обвинение: „не желаю спорить с проницательным критиком, — говорит он, — но утверждаю, что ежели и было подобное намерение, то оно стояло на весьма отдаленном плане“. Этим самым решается, однако, и вопрос об отношении Салтыкова к роману Чернышевского „Что делать?“, который ведь тоже имел своей идеей фурьеризм, т. е. „теорию страстей, положенную в основание универсальной ассоциации“. Поэтому Салтыков и отвечает „Эпохе“, что отношение свое к роману Чернышевского может разъяснить только ссылкою именно на этот свой очерк „Как кому угодно“. Оба эти произведения построены на одной и той же идее, как признает и „Эпоха“; все расхождение лишь в практических путях.
В этом положении — центр всего ответа Салтыкова, и положение это, конечно, представляет для нас громадный интерес. От основных идей фурьеризма Салтыков, как видим, не отказывался и в середине шестидесятых годов. Не отказывался он от них и позднее.
Статья „Семейству М. М. Достоевского“, не появившаяся на страницах „Современника“, была вообще последней статьей, написанной Салтыковым в 1864 г. для этого журнала. Начиная с середины 1864 года он все более и более отходил от журнальной деятельности, почти совершенно остыв к ней. Одной из причин несомненно являлся тот цензурный террор, вследствие которого кромсались и статьи Салтыкова в „Современнике“, и другие произведения, предназначенные для этого журнала. Быть может, присоединялась к этой основной причине и иная, состоявшая в расхождении Салтыкова с другими членами редакции, особенно с Антоновичем и Елисеевым, которых Салтыков иронически называл „духовной консисторией“, имея в виду их происхождение из духовного звания и их образование в семинарии и духовной академии. Намек на последнюю причину можно найти в письме Салтыкова к Некрасову от 8 апреля 1865 г., когда он уже ушел из редакции „Современника“ и служил в Пензе. Говоря в этом письме о намерении приехать в Петербург и написать фельетона два для „Современника“, а также привезти с собою в Петербург целую повесть (несомненно — „Тихое пристанище“), — Салтыков прибавлял: „Но все это, и в особенности фельетоны, должно пройти сквозь цензуру вашей духовной консистории. Я и теперь иногда не прочь бы чтонибудь милое написать, да подумаешьподумаешь и скажешь: чорт возьми да и совсем. Нехорошо писать даром“ [220]. Из этого видно, что Салтыкову приходилось терпеть не только от правительственной, но и от внутренней редакционной цензуры.
Гонения от цензуры внешней были настолько серьезны, что могли послужить решающей причиной для отказа Салтыкова от журнальной деятельности. ПанаеваГоловачева в своих воспоминаниях рассказывает об одном таком красочном случае, когда какойто очерк Салтыкова был запрещен цензурой. „Салтыков явился в редакцию в страшном раздражении и нещадно стал бранить русскую литературу, говоря, что можно поколеть с голоду: если писатель рассчитывает жить литературным трудом, то он не заработает на прокорм своей старой лошади, на которой приехал; что одни дураки могут посвящать себя литературному труду при таких условиях, когда какойнибудь вислоухий камергер имеет власть не только исказить, но запретить печатать умственный труд литератора, что чиновничья служба имеет пред литературной хотя то преимущество, что человека не грабят, что он каждое утро отсидит известное число часов на службе и получает каждый месяц жалованье, а вот он теперь и свищи в кулак. Салтыков уверят, что он навсегда прощается с литературой, и набросился на Некрасова, который, усмехнувшись, заметил, что не верит этому“ [221]. Однако в двойном ноябрьскодекабрьском номере „Современника“ за 1864 год действительно появилось краткое и выразительное письмо Салтыкова на имя Некрасова: „Милостивый государь Николай Алексеевич! Оставляя Петербург, я могу на будущее время быть только сотрудником издаваемого вами журнала, не принимая более участия в трудах по его редакции. Примите уверения и пр. М. Салтыков“. Так как цензурное разрешение этой книжки „Современника“ помечено еще 23 м ноября, то не позднее этого времени Салтыков уже перестал быть членом редакции журнала. Впрочем, еще 6 ноября того же 1864 года он уже был назначен председателем казенной палаты в Пензе. Проведя конец года в Витиневе, Салтыков уехал в Пензу лишь 8 января 1865 года. Журнальная и литературная деятельность его прервалась на три года, — если не считать помещения в „Современнике“ 1866 года случайной статьи его „Завещание моим детям“, характерной уже по самому своему заглавию.
219
История полемики «Современика» с «Временем» и «Эпохой» несколько раз уже излагалась историками литературы, но либо крайне предвзЯ-то и с недостаточным запасом фактических сведений, либо исключительно с «достоевской» точки зрения. Так, например, в книге А. Л. Волынского «Русские критики» (Спб. 1896 г.) Салтыкову приписаны все статьи «Постороннего Сатирика», при чем сообщается, что «Щедрин осатанел. Завязалась почти невероятная рукопашная» (стр. 415). В книге И. И. Иванова «История русской критики» (Спб. 1900 г.) вся история полемики изложена сугубо пристрастно и с совершенным незнанием творческого пути Салтыкова и его литературного веса в 1863–1864 гг.; в этом изложении имеется, однако, тот плюс, что статьи «Постороннего Сатирика» приписаны Антоновичу, но за то и тот минус, что ему приписываются уже и все «Литературные мелочи», а значит и «Стрижи». Краткое изложение полемики находим и в 23 м томе «Полного собрания сочинений» Ф. М. Достоевского (изд. «Просвещение», где редактора и комментатора этого тома, Л. Гроссмана, интересует, конечно, лишь выяснение принадлежащих Достоевскому полемических статей этой схватки. См. также статью Ю. Никольского «Сатирическая эпопея Достоевского» («Биржевые Ведомости» № 16092, от 10 февраля 1917 г.)
220
«Письма», т. I, № 35
221
Авдотья Панаева, «Воспоминания» (Л. 1927 г.), стр. 497