О смысле жизни

VI

Еще въ первомъ сборникѣ своихъ стиховъ Ѳ. Сологубъ призывалъ эту ушедшую изъ міра красоту:

Весь этотъ сѣрый міръ передоновщины для Ѳ. Сологуба «суровъ и нелѣпъ: онъ? нѣмой и таинственный склепъ надъ могилой, гдѣ скрыта навѣкъ красота»… Надо разрушить этотъ склепъ, надо воскресить красоту и прежде всего? красоту человѣческаго тѣла. Мѣщанство въ своемъ отношеніи къ человѣческому тѣлу знаетъ только двѣ крайности: или откровенный развратъ, или лицемѣрную стыдливость, причемъ обѣ эти крайности превосходно уживаются рядомъ одна съ другою въ одно и то же время и въ одномъ и томъ же человѣкѣ. Съ одной стороны, современное мѣщанство покрываетъ человѣческое тѣло уродливыми одѣяніями, единственная задача которыхъ? обезформить человѣческое тѣло, придать ему видъ «приличный для общежитія»; съ другой стороны? нѣтъ той сексуальной извращенности, которую не просмаковало бы мѣщанство, для котораго человѣческое тѣло служитъ не предметомъ восхищенія, а предметомъ вожделѣнія. Наготы, «осіянной чистымъ свѣтомъ», мѣщанинъ не знаетъ и не переноситъ; для него она всегда только объектъ грязныхъ мыслей и побужденій. И вотъ почему «капустный кочанъ» негодуетъ на наготу лиліи и гордится тѣмъ, что «вотъ я выучилъ людей одѣваться, ужъ могу себѣ чести приписать: на голышку-кочерыжку первую покрышку, рубашку, на рубашку стяжку, на стяжку подъ-одежку, на нее застежку, на застежку одежку, на одежку застежку, на застежку пряжку, на пряжку опять рубашку, одежку, застежку, рубашку, пряжку, съ боковъ покрышку, сверху покрышку, снизу покрышку, не видать кочерыжку. Тепло и прилично»… (такъ иронизируетъ Ѳ. Сологубъ въ своей сказочкѣ «Одежды лиліи и капустныя одежки»). И если подъ капустными одежками мѣщанинъ пытается лицемѣрно похоронить наготу, то это нисколько ему не мѣшаетъ смотрѣть на человѣческое тѣло только какъ на объектъ грязныхъ вожделѣній. Какая ужъ тутъ «чистымъ свѣтомъ осіянная, радость взоровъ, нагота», если при одной мысли о наготѣ Передонова охватываютъ только грязно-эротическія мысли, «паскудныя дѣтища его скуднаго воображенія» («Мелкій Бѣсъ», стр. 49? 50), если извращенность его чувства доходитъ до того, что онъ замираетъ «отъ дикаго сладострастія» при мысли о возможности связи съ дряхлой старухой, «чуть тепленькой», отъ которой «трупцемъ попахиваетъ» (ibid., стр. 313)… И по прямой линіи отъ Передонова идутъ всѣ эти quasi-эстеты нашихъ дней, всѣ эти глашатаи не красоты, а похоти; между ними и Ѳ. Сологубомъ? дистанція громаднаго размѣра [3]. Для Ѳ. Сологуба человѣческое тѣло? воплощеніе красоты, «чистымъ свѣтомъ осіянной»; а для всѣхъ этихъ «пьяныхъ и грязныхъ людишекъ (повторимъ мы въ переносномъ смыслѣ слова Ѳ. Сологуба) это восхитительное тѣло является только источникомъ низкаго соблазна. Такъ это и часто бываетъ, и воистину въ нашемъ вѣкѣ надлежитъ красотѣ быть попранной и поруганной» (ibid., стр. 68).

Взамѣнъ такого отношенія къ красотѣ человѣческаго тѣла Ѳ. Сологубъ рисуетъ намъ наготу «осіянную чистымъ свѣтомъ», и это не мѣшало бы понять всѣмъ блю-стителямъ строгой нравственности, столь возмущеннымъ эпизодомъ съ Людмилой и Сашей въ «Мелкомъ Бѣсѣ» и готовымъ счесть этотъ эпизодъ просто вкрапленнымъ въ романъ порнографическимъ элементомъ. Думать такъ? значитъ не понимать ни этого романа, ни всего творчества Ѳ. Сологуба. Людмила и Саша для Ѳ. Сологуба? не только не эпизодъ, а одинъ изъ центральныхъ пунктовъ романа, такъ какъ именно въ «красотѣ» Ѳ. Сологубъ хочетъ найти выходъ изъ передоновщины. Мрачную, сѣрую, безсмысленную жизнь онъ хочетъ осмыслить культомъ тѣла, чистымъ эстетическимъ наслажденіемъ, «радостью взоровъ». Насколько это удается или неудается ему? мы скоро увидимъ; теперь же достаточно подчеркнуть, что именно въ этомъ заключенъ весь смыслъ эпизода съ «язычницей» Людмилой, влюбившейся въ подростка-гимназиста Сашу, который отвѣчаетъ ей такою же любовью, еще не осознавшей своей физіологической подпочвы. «Сколько прелести въ мірѣ!? думаетъ Людмила:? люди „закрываютъ отъ себя столько красоты; зачѣмъ?..“ „Точно стыдно имѣть тѣло, что даже мальчишки прячутъ его“,? думаетъ она другой разъ… И, къ ужасу стыдливыхъ критиковъ? идейные предки которыхъ ужасались во время оно неприличію „Графа Нулина“,? она раздѣваетъ Сашу и цѣлуетъ его „плечи…“ Да зачѣмъ тебѣ это, Людмилочка?? спрашиваетъ Саша.

- Зачемъ?? страстно заговорила Людмила.? Люблю красоту. Язычница я, грѣшница. Мнѣ бы въ древнихъ Аѳинахъ родиться. Люблю цвѣты, духи, яркія одежды, голое тело. Говорятъ, есть душа. Не знаю, не видѣла. Да и на что она мнѣ? Пусть умру совсѣмъ, какъ русалка, какъ тучка подъ солнцемъ растаю. Я тѣло люблю? сильное, ловкое, голое, которое можетъ наслаждаться.

— Да и страдатъ вѣдь можетъ,? тихо сказалъ Саша.

— И страдать, и это хорошо,? страстно шепнула Людмила.? Сладко и когда больно, только бы тѣло чувствовать, только бы видѣть наготу и красоту тѣлесную… (ibid., стр. 320? З22).

Вотъ отвѣтъ Ѳ. Сологуба на карамазовскіе вопросы. Оказывается, что «красота» не только открываетъ выходъ изъ передоновщины, но и оправдываетъ ирраціональное по своей сущности зло; вопросъ о людскихъ страданияхъ покрывается идеей красоты страждущаго тѣла… Но въ томъ-то и бѣда, что именно только «вопросъ» покрывается «идеей», а вовсе не страданія тѣла? красотой его; въ этомъ пунктѣ напрасна попытка устранить съ дороги карамазовскіе вопросы повтореніемъ излюбленнаго Достоевскимъ мотива: «сладко и когда больно»… И если даже «сладко» и «больно» относятся не къ двумъ различнымъ субъектамъ, созерцающему и страдающему, а къ одному и тому же, какъ мы скоро услышимъ отъ сологубовской Нюты Ермолиной, то все же на такомъ общемъ мѣстѣ далеко не уѣдешь. И при чемъ «тѣлесная красота» въ случаѣ хотя бы съ тѣмъ мальчикомъ, котораго «мать съ отцомъ замучили: долго палкой били, долго розгами терзали»? Вся красота всего міра? стоитъ ли она одной слезинки этого замученнаго ребенка? Со стороны глядя? быть можетъ; «страдать? и это хорошо»? но только когда страдаетъ другой… Вотъ и Людмила любитъ не только одно «голое тѣло, которое можетъ наслаждаться», но любитъ и «Его… знаешь… Распятаго… Знаешь, приснится иногда? Онъ на крестѣ, и на тѣлѣ кровавыя капельки» (ibid., стр. 323), подобно тому какъ и Лиза (въ «Братьяхъ Карамазовыхъ») хотѣла бы сидѣть противъ распятаго на крестѣ и, глядя на его крестныя муки, ѣсть «ананасный компотъ»… Но одно дѣло? ѣсть ананасный компотъ, а другое дѣло? быть распятымъ самому; оправдывать страданія одного человѣка эстетическими переживаніями другого человѣка? значитъ ставить въ причинную или телеологическую зависимость два явленія, связанныя исключительно своей одновременностью и ничѣмъ больше. Я поставилъ палку въ уголъ и въ тотъ же моментъ полилъ дождь? отсюда знаменитое умозаключеніе: baculus in angulo, ergo pluit… Пусть ананасный компотъ одновреме-ненъ съ крестными муками, но значитъ ли это, что «компотъ» оправдываетъ эти муки? И какія эстетическія переживанія могутъ оправдать человѣческую муку, если ее не оправдываетъ даже всемірная гармонія, даже будущее райское блаженство?

Нѣтъ, красота не «оправдываетъ» жизни, не уравновѣшиваетъ человѣческія страданія; довольно и того, что она, быть можетъ, открываетъ выходъ изъ передоновщины; съ этой послѣдней точки зрѣнія особенно интересны всѣ сцены между Людмилой и Сашей, особенно въ ихъ сопоставленіи съ аналогичными сценами между другими лицами романа. Такое сопоставленіе все время дѣлаетъ самъ Ѳ. Сологубъ, подчеркивая разницу между чистымъ свѣтомъ осіянной наготой и грязнымъ мѣщанскимъ отношеніемъ къ ней; это особенно слѣдовало бы имѣть въ виду тѣмъ читателямъ, которые возмущаются порнографичностью этого романа Ѳ. Сологуба. Безпрестанно предлагаетъ онъ читателю сравнивать отношеніе къ «тѣлесной красоте» с одной стороны? Саши и Людмилы, съ другой? «пьяныхъ и грязныхъ людишекъ», Передонова и присныхъ его. «Воистину въ нашемъ вѣкѣ надлежитъ красотѣ быть попранной и поруганной»? говоритъ онъ про послѣднихъ; и попираютъ они красоту тѣла не только закутывая его въ капустныя одежки, но и открывая его грубо и цинично. Культъ красоты, культъ тѣла? это культъ Ѳ. Сологуба; но когда Грушина (въ «Мелкомъ Бѣсѣ») собирается на маскарадъ и одѣвается «головато», то авторъ замѣчаетъ отъ себя: «все такъ смѣло открытое у Грушиной было красиво? но какія противорѣчія! На кожѣ? блошьи укусы, ухватки грубы, слова нестерпимой пошлости. Снова поруганная тѣлесная красота!» (ibid., стр. 347). Еще болѣе намѣренно противопоставлены другъ другу главы ХѴII-ая и ХѴIII-ая романа: въ первой изъ нихъ обрисовываются «чистымъ свѣтомъ осіянныя» отношенія Саши и Людмилы, а во второй, непосредственно рядомъ? мимолетная и циничная связь Передонова и Гудаевской; и если блюстители мѣщанской нравственности, по всей вѣроятности, склонны будутъ снисходительно отнестись къ этой связи и строго осудить странныя отношенія Саши и Людмилы, то Ѳ. Сологубъ, наоборотъ, осуждаетъ первую и пытается идеализировать вторыя. Удается ли это ему? Или, иными словами: дѣйствительно ли найденъ выходъ изъ передоновщины? окончательно ли побѣжденъ страхъ жизни? отогнана ли сѣрая недотыкомка мѣщанства завѣтнымъ словомъ «красота»?

3

За послѣднее время въ творчествѣ Ѳ. Сологуба стали усиливаться и «уранисто-садистическія» черты (если. воспользоваться выраженіемъ г-жи 3. Гиппіусъ, см. «Вѣсы» 1908 г., н. 2, стр. 73); возможно поэтому, что въ дальнѣйшемъ его творчествѣ эпизодъ Саши съ Людмилой будетъ развитъ имъ съ точки зрѣнія, не имѣющей ничего общаго съ «осіянной чистымъ свѣтомъ наготой»… Этимъ Ѳ. Сологубъ покажетъ намъ, какъ ему трудно убить въ себѣ Передонова…