Страница 5 из 6
«Эй!» — кричал он, но вместо крика получался беззвучный шепот. Широкая Плющиха забелела вдруг, и рядом с собою увидал он лисий воротник и шерстяной платочек.
— Не хочу Керчи! — хотел он крикнуть, но Плющиха вдруг повернулась, как гигантское колесо, а голова лопнула со звоном, из нее, как языки пламени, вырвались на мгновенье и погасли спутанные в огненный клубок мысли.
Глава 5
Ее рогов златосиянный бред
Лежит на мне…
Он стоял на палубе огромного парохода и глядел кругом, а кругом была только ослепительная чешуя океана, и солнце пекло так, что лучи, как раскаленные иголки, пронзали череп. А вокруг него вся палуба полна была людьми, и все эти люди были друзья или знакомые, или те, с кем он хоть раз встретился в жизни.
И вдруг тоскливый ужас охватил его. Он обернулся и увидал на черной трубе надпись белыми огромными буквами:
«ТИТАНИК»
О чем же все они думали, когда садились на это проклятое судно? Он хотел предупредить всех, но кругом вдруг не оказалось никого, огромная палуба, а небо быстро, как в театре, темнело. Он побежал вниз, но все каюты были пусты. Он опять выбежал на палубу.
Море было гладко, как черное зеркало, облака замерли неподвижно, а между тем вдали навстречу мчался на полных парусах странный старомодный корабль, окутанный легким туманом. Человек в синих очках вдруг появился рядом. Он указал на странный корабль и проговорил спокойно:
— Летучий голландец.
«Что же это значит?» — хотел спросить, но только подумал Петр Алексеевич и, предчувствуя ответ, оцепенел от страха.
— Это значит, — ответил тот, — что, пожалуй, придется прибегнуть к физиологическому раствору.
Тогда Петр Алексеевич приподнялся на измятой простыне и проговорил умоляюще:
— Вы понимаете, я не могу жить так, как все! Я задыхаюсь в рамках повседневности (т. е. это я, конечно, банально выразился)… Ведь я бы мог быть вторым Фаустом… нет… я хотел сказать — вторым Гете… Любви я хочу тоже особенной… За последнее время меня преследует одна красавица… Да слушайте же меня, черт вас побери!
И опять рядом никого! Он лежит навзничь на горячем песке бесконечной пустыни, и, куда ни двинется, все глубже и глубже его засасывает песок… Вот уж и руки, и ноги, и тело до половины в горячем, мягком, как бархат, песке.
— Имейте в виду, — говорит человек в синих очках, — под вами слой песка глубиною в сто верст. Вы будете погружаться в течение многих веков! Давно умрут все, знавшие вас, а вы все будете медленно погружаться, пока не достигнете дна!
— Но сознавать-то этого я не буду! — кричит в ужасе Петр Алексеевич.
— Вы, главное, не вертитесь!
Правда, соображает он, чем больше вертишься, тем скорее погрузишься. Вот уже в рот попал проклятый песок.
— Запивайте, запивайте, — говорит кто-то, — ну, глотайте!
Он глотает песок и давится. Проклятый песок! В углу комнаты стоит окутанная газетой лампа, тени на стенах большие и причудливые. Кто-то тихо, бесшумно начинает отворять дверь. Входит довольный миром человек в шапке с ушами до колен и о чем-то шепотом говорит с одною из теней. Тень машет рукой. Тогда он вдруг хватает фикус, но тень кричит, кричит и Петр Алексеевич, кричит и с головой погружается в песок. И слышит, как словно в темноте подвала кто-то говорит: «Ладно, ладно» — а когда на секунду опять высовывает голову, то видит, как все та же тень о чем-то шепчется с Иваном Даниловичем. Петр Алексеевич хочет спросить его про железную дорогу и не может, ибо вся грудь забита песком. Тогда он, зажмурив глаза, быстро начинает погружаться в песок, а в углу все горит окутанная газетой лампа, и одна из теней, сойдя со стены, медленно крадется к его постели. Натянув на голову одеяло, он уже не погружается, а стремглав летит в пропасть, а перед глазами расплываются в темноте всех цветов, как в павлиньем хвосте, пятна.
Когда однажды Петр Алексеевич открыл глаза, в его комнате было тускло, как бывает в сумерки в конце зимы. Розовый луч покрывал стену паутиной… У стола сидела девушка с голубыми глазами и, казалось, дремала.
— Пить! — хотел крикнуть и вместо этого прошептал Петр Алексеевич.
Девушка встрепенулась.
— Уж вы молчите, — сказала она, — вам говорить нехорошо. Пить хотите? Я сейчас принесу, вода у меня в кухне за окошком стынет.
Когда она вернулась, гражданин Мечтателев спал так мирно, что ей даже показалось, не умер ли он. Но всезнающий Иван Данилович, войдя в комнату, прислушался и объявил, что тот, кто дышит, не может быть мертвым. Уходя, он заметил:
— Это он не иначе, как на «Максиме» подцепил!
Ох-ох-ох! Ну, да ничего! Говорят, через две недели все кончится!
Глава 6
Всего осмотрели, особых примет
На теле и роже, как кажется, нет.
Ясно было утро того дня, когда окончательно и бесповоротно проснулся гражданин Мечтателев. В окно видно было синее небо с весенними облаками и мелькали на его фоне алмазные, со стуком на подоконник падавшие капли. Ему казалось, что беспредельно раздвинулись стенки его черепа, и мысли, ясные, как огромные облака, свободно парили от одного лазурного края до другого. Он заметил, как чисто и аккуратно было все кругом прибрано, увидал, что ситцевая занавеска теперь отделяла угол комнаты, и необыкновенно спокойно стало у него на душе. Когда прошло много дней и он уж мог сидеть, опираясь на подушки, он спросил, как она нашла его.
— Вы упали почти рядом со мной на улице, — ответила она, — прямо в снег… Хорошо, что вы еще не расшиблись…
Он вспомнил, Из черной бездны протянулись кривые рога бреда, и потемнело весеннее небо. Сердце забилось вдруг при воспоминании о «той» и опять страшно стало от необъяснимых тайн, словно не в уютной комнате, а в глубине темного подвала сидел он, слушая непонятные речи. Он с мольбой посмотрел в голубые глаза. Сказать или нет? А может быть, все это был только бред?
— Я ужасно беспокоилась, — сказала девушка, — боялась, чтоб не умерли вы…
— Ну, а если бы я умер?
— Мне бы вас было жалко!
— А помните, вы сказали, что неудобно к мужчине девушке приходить?
— Вы больной! Поправитесь, я и уйду!
— Куда же вы уйдете? — Он вспомнил дом, от которого остался один номер.
— Куда-нибудь!
— Лучше уж давайте жить вместе!..
Она покраснела и насупилась.
— Ну, куда же вы пойдете?..
— Куда-нибудь!
— Вас первый же встречный обидит…
— Не обидит… у меня тут батюшка знакомый — керченский!
— Есть сельди такие — керченские.
— Это совсем другое!
— В вас влюбится злой человек и обидит.
— Злой не может влюбиться!
— Ну, просто так, поиграть захочет!
— Я не игрушка…
— С такими глазками жить опасно! Ах, какие глазки!
— Да, все говорят, очень большие…
А он смотрел на нее и старался не вспоминать о той, с душистыми волосами…
В огромных, голубых от неба лужах отражались церковные вербы, Гражданин Мечтателев в первый раз вышел пройтись один, оставив девушку предаваться предпраздничной уборке.
— Вот приберу все, — сказала она, — вымету, кулич вам испеку, разговеюсь с вами и уйду, потому что со здоровым человеком девушке в одной комнате жить стыдно.
Он шел по весенним, в тени еще морозным переулкам, слушал пение петухов, и так задумался о чем-то непонятном, но радостном, что не заметил, как дошел до того переулка. Из него вдруг с воем выкатился и брызнул во все стороны водою большой, черный, совсем нестрашный при весеннем солнце автомобиль.
В нем между двумя витязями в остроконечных шлемах сидел человек в белой шапке с ушами до колен, но он глядел хмуро и не был на этот раз доволен миром. Автомобиль выпрямил ход и быстро, весело помчался по рельсам. Какое-то воспоминание больно сдавило грудь. Гражданин Мечтателев огляделся. Здесь впервые увидал он «ту» сквозь пелену тихо падающего снега. Ему почудилось, что он снова вдыхает тонкий аромат, и голова его — верно, от слабости — закружилась… У развалин дома стояла толпа народу. Все смотрели в сырые дыры подвала, откуда выходили и снова входили в них милицейские.