Страница 38 из 40
Омертвляет живое слово Евангелия тьма суетных профессионалов, зарабатывающих деньги. Христос и его апостолы не получали никаких зарплат, никаких гонораров.
Ч
ЧАС БЕГУЩИХ ВДОЛЬ АДРИАТИЧЕСКОГО МОРЯ.
Это время от семи до восьми утра, когда, сидя на пластиковом стуле, я пишу за одним из круглых столиков с дыркой, куда позже воткнут складной пляжный зонт. А пока, кроме меня, на огромном пространстве песчаного пляжа никого нет. Только ряды таких же белых круглых столиков да разгуливающая между ними стайка голубей.
Почему‑то отвлекаешься от блокнота именно в тот момент, когда далеко справа из сизого туманца возникает что‑то тёмное. Довольно быстро оно превращается в фигурку бегущего по мокрому песку чернокожего человека.
Коренастый, одетый в чёрную безрукавку, чёрные шорты, массивные чёрные кроссовки с высокими белыми носками, он бежит, набычив голову, сжав кулаки. И очень напоминает жука. Если бы жуки могли бегать на задних лапах.
Промелькнув мимо меня, он постепенно исчезает слева в солёной дымке, чтобы через час возникнуть вновь и скрыться до следующего утра.
А вот опять появляется девочка лет пятнадцати. Длинные чёрные локоны во время бега падают ей на лицо, и она упрямо откидывает их взмахом головы. Ни полнота, ни болезни, кажется, не грозят этому юному существу. Но она в движении. Бежит, удаляется на фоне моря.
Позже всех появляется третий бегун. Окостеневший старик в выгоревшей майке и пёстрых трусах. Сутуло плетётся трусцой, героически пытаясь удрать от смерти.
С течением дней все трое стали кивать мне на бегу. Я тоже приветствовал их жестом римских императоров.
К восьми утра час бегунов почему‑то кончался. Тут‑то я входил в море и начинал свой заплыв.
ЧЕПУХА.
Во время исповеди я жаловался отцу Александру на самого себя. Теперь не упомню, о чём конкретно говорил.
Он слушал, слушал. Потом обнял меня за плечи, прижал к себе и жарко сказал:
— Чепуха. Какая это все чепуха! Вы счастливый человек, должны помнить об этом всегда. Живите весело!
ЧЕСТОЛЮБИЕ.
Ника! Меня пугает твоё честолюбие. С тобой становится невозможно играть в какие‑либо игры. Ты не умеешь проигрывать.
Приключения жизни научили меня извлекать уроки из каждой неудачи. Однажды я был ошеломлён, когда до меня наконец дошло, что всякая неудача — это перст судьбы!
Ну, например, школьником, как человек, тоже заражённый честолюбием, я страшно переживал, оттого что мои стихи не печатали ни в «Пионерской правде», ни где‑либо ещё.
Трудно даже представить себе, каким позором были бы теперь для меня эти публикации.
Всему своё время. Впервые об этом сказала Библия устами мудреца Экклезиаста.
Неудачи неожиданно приводят к неслыханным удачам.
А настоящее честолюбие заключается в том, чтобы беречь свою честь. При этом никакие проигрыши не страшны.
ЧИТАТЕЛЬ.
Кораблик моей книги приближается к концу алфавита, где я должен буду бросить Якорь.
Спасибо тебе, читатель, за то, что ты до сих пор со мной. Когда я пишу, вижу лучистые глаза своей Ники и чувствую рядом твоё, читатель, плечо.
Скоро–скоро мы доплывём, и вот что я должен тебе сказать: автор — не какой‑то чванный, заоблачный житель. Всем присуще чувство одиночества. Если после чтения этой книги возникнет потребность о чём‑то спросить, просто глянуть в глаза друг друга — сочту за честь.
Ш
ШАГ.
Сделать шаг вперёд от прежнего самого себя возможно, только сделав шаг внутрь себя. Все остальные, внешние метания — пустое дело.
Лунный шаг американского космонавта Нейла Армстронга, в сущности, ни к чему новому не привёл.
Космос, сокровенно присутствующий в каждом человеке, можно открывать, только углубляясь в себя шаг за шагом. Чтобы путешествие было безопасным, необходим проводник. Христос.
ШАРМЕР.
Так на французский лад называют немногочисленную породу мужчин обладающим неким гипнотическим влиянием — шармом.
У шармера, как правило, низкий голос — баритон, что особенно чарует окружающих. Шармер быстро переходит на фамильярные отношения со всеми и как бы между прочим извлекает из этих отношений свою выгоду.
Если гипноз этого вальяжного пустобрёха на кого‑то не действует, он немедленно прекращает свои притязания на того человека. И принимается за другого.
Часто бывает писателем, на худой конец — журналистом. Его ловко скроенные книжки или даже написанные в панибратской манере статейки всегда по сути являются сплетнями.
Не выносит даже временного одиночества. Постоянно ищет очередную компанию. Не дурак выпить. И авторитетно поразглагольствовать о чём угодно. Загипнотизированные простаки сморят ему в рот.
Оставляет после себя десятки несчастных женщин. Порой с детьми.
Если он журналист, страдает оттого, что не стал писателем. Если писатель, мучается, что не можетнаписать большой роман.
Как правило, шармер исчерпывается рано, не дожив до старости.
ШАХРЕЗАДА.
Бойкая девица. Чтобы максимально отсрочить день своей казни, отвлекала жестокого повелителя все новыми сказками с продолжением. По праву должна считаться изобретательницей первого сериала.
Не знаю никого, кто одолел бы собрание её сказок хотя бы до середины. За несколькими исключениями истории эти тягостно скучны и рисуют людей или неправдоподобными негодяями, или полными олухами.
Таковы в принципе и современные телесериалы. Только создатели этих бездуховных сказочек пока что не трепещут от страха…
ШКОЛА В БЕСЛАНЕ.
Настроение у меня было хуже некуда. Наверное, как у большинства людей в мире.
Все телеграфные агентства, все телеканалы, все радиостанции беспрерывно сообщали о том, что 1 сентября чеченские террористы захватили в Беслане школу с сотнями наполнивших её детей.
Что я мог сделать? Молился, как мог.
Я знаю силу молитвы. Надеялся, что в эти часы и дни о спасении этих девочек и мальчиков молятся все: христиане, мусульмане, буддисты и даже те, кто ни во что не верит.
И все же на третьи сутки чудовищное злодеяние произошло. Горы детских трупов. А многие из тех, кто уцелел, на всю жизнь остались калеками.
Христос говорит: «Если имеете веру с горчичное зерно, сможете двигать горами». Чего же стоит наша вера, наша молитва объединённого общей бедой человечества?
Горы детских трупов…
Быть не может того, чтобы Христос нас обманывал.
Вот о чём я думал тем трагическим вечером, когда ехал со знакомым испанистом встречать в аэропорту Шереметьево какого‑то священника из Барселоны. Мне было всё равно, куда ехать и кого встречать.
Было уже совсем темно, когда мы припарковались на стоянке и мой приятель отправился в здание аэропорта выискивать своего гостя.
Чувство богооставленности, сиротства пришибло меня. Я сидел в машине ни жив, ни мёртв.
…Они появились неожиданно быстро. Уложили чемодан в багажник. Священник сел на заднее сиденье. Приятель‑за руль, рядом со мной. И мы поехали обратно в город.
Приятель вёл машину, что‑то рассказывал обо мне вновь прибывшему. Я не оборачивался, не видел лица священника. Мне было всё равно.
— Эрмано! — неожиданно раздалось в машине, и сзади на моё плечо легла рука испанского священника. — Брат! Бог тебя любит.
Пока мы ехали, священник продолжал бубнить. Мне не нужен был перевод с испанского. До меня доносились обрывки фраз: «Миссия… Евангелизация…»
Когда мы вышли из машины и поднимались лифтом в квартиру приятеля, я увидел, что испанец — молодой человек с острой бородкой. Вроде даже симпатичный. Это только прибавило мне ярости. «Смолоду учат их в семинарах возвышенной чепухе, — подумал я. — Самодовольные болтуны…»