Золотой фазан

Задержавшись во Владивостоке против намеченного плана, Николай Михайлович всех поторапливал, потому уже 6-го ноября они добрались до русского поста, лежащего на самой оконечности Уссурийского залива, и без промедления двинулись дальше. Неподалеку от поста решено было переправиться через реку Майхэ, где казаки со станции указали им брод. Река здесь была сажен восемьдесят ширины, при этом устье ее разливалось широко и мелко по меньшей мере наполовину. Первым делом в лодке, груженой всем их скарбом, переправились Николай Михайлович и Коля с Ласточкой. Затем солдаты переправили лодку обратно и поплыли сами, ведя за собой в линию семерых лошадей. Ноябрьская водичка животных совсем не радовала, — по реке нет-нет проплывали довольно крупные льдины, берега обледенели и покрылись окоемом инея. Пока было мелко, все шло хорошо. Однако когда лошади пустились вплавь, некстати проплывавшая льдина врезалась в середину лошадиной цепочки, смешав и перепугав животных. Поводья оборвались, и трех лошадей начало сносить по реке к морю, в то время как остальные беспорядочно барахтались, силясь достичь берега. Солдаты тоже растерялись, не зная, что им делать: то ли вытаскивать на берег четверку, теряя драгоценное время, то ли броситься вдогон уплывавшим в море лошадям, оставив остальных выбираться на берег самостоятельно. И самым ужасным было то, что они с Николаем Михайловичем ничего, решительно ничего не могли сделать, чтобы помочь!

Однако тут Пржевальский, до того метавшийся по берегу и даже вбежавший по колено в ледяную воду, неожиданно остановился, потом шумно вдохнул и рявкнул таким гулким басом, что эхо по горам пошло:

— Смииирна! Слушай мою команду! Ко мне лошадей, живо!

Была в его команде такая ясность и сила, что и Коля вдруг сам оказался рядом с ним в ледяной воде. Опомнившись, казаки, наполовину погнали, наполовину потащили лошадей к берегу, и через пару минут бившиеся в панике животные нащупали дно. Удивительное дело, но и они, похоже, ободрились от прозвучавшей команды, поскольку безо всяких понуканий плотным клином поскакали прямо к Николаю Михайловичу, в то время как казаки, развернув лодку, бросились за остальными.

Поймав лошадей, сотрясаемых дрожью от долгого пребывания в холодной воде, Николай Михайлович и Коля все водили их по берегу, растирая заскорузлой от холода холстиной мокрые конские бока и в то же время отчаянно вытягивая шеи, чтобы понять, что случилось с остальными. Несчастных лошадей отнесло довольно далеко в море. Непривычные к волне и соленой воде животные уже еле перебирали ногами. Вот голова одной из них скрылась… появилась будто… и окончательно исчезла, в то время как казачья лодка была уже в каких-то пяти саженях! Николай Михайлович горестно застонал. Остальных двух удалось поймать в повод и наполовину тащить, наполовину упрашивать доплыть до берега. Выскочив с ними, один из казаков галопом пригнал несчастных животных в лагерь, где Николай Михайлович и Коля вновь принялись их выхаживать, успокаивать и вытирать.

— Надо искать жилье со стойлами. Любое. Клянусь, сейчас я готов со штуцером в руках выгнать любого манзу из его фанзы, — Николай Михайлович сроду такого не говорил, и к китайцам относился также ровно и даже с сочувствием, как и к остальным инородцам, но Коля видел, что он нисколько не шутит. По счастью, в следующей же долинке обнаружилась русская деревня Шкотовка, в которой путешественников приняли по всем зачастую забытым здесь законам русского гостеприимства. Коля помнил только, как добрые теплые руки хозяйки стащили с него сапоги и промокшую насквозь, коробом стоявшую шубу, а потом легонько толкнули в грудь, укрывая стеганым шершавым одеялом…

В Шкотовке провели сутки, — Николай Михайлович хотел убедиться, что никто из людей и лошадей не заболел. Сам он на весь день куда-то пропал, а потом вернулся, пропахший табаком, словно побывал в курной избе.

— Игрок, — Коля услышал, как один солдат понимающе кивнул лругому, — Видел, как в местную фанзу ходил, там китайцы играют, а они все как один до без ума азартные. А по нему видно — игрок, и из больших, потому как страсть в нем есть ко всякому занятию.

Коля едва не встрял от возмущения, поскольку ни разу не видел, чтоб Николай Михайлович предавался такому пагубному пороку, но все же сдержался и промолчал.

На следующий день погода установилась распрекрасная. Столбик термометра показывал плюс 5, снег стаял и стояла чистая весна. Не желая терять такую погоду, Николай Михайлович приказал быстро выступать. Однако уже на следующий день опять поднялась метель, являя собой переменчивость местного климата. По счастью, на переправе никто не заболел, и нынешние тяготы и люди и лошади сносили стойко. Однако путь был так плох, что, сгорбившись на спине своей понурой лошадки, Коля мечтал лишь добраться до какого-нибудь человеческого жилья. Не тут-то было! Как назло, тропинки были еле различимы, зачастую приходилось блуждать. Раз даже, сделав круг в пять верст, пришли обратно к собственным следам, и Коле пришлось прикусить губу, чтобы удержать злые слезы.

Лишь однажды на пути их встретилась фанза. Нашла ее Ласточка, а найдя, повела себя очень странно — села у ограды и завыла. Однако, обрадованные, они не обратили на это внимания и завели лощадей за ограду (ограды здесь устраивались повсеместно для защиты от тигров и медведей), а потом вошли с приветствием к хозяевам. Фанза оказалась пустой. Само по себе это было обычно — вдоль побережья стояло много пустых фанз, которые обживались лишь летом сборщиками капусты и ловцами кеты. Но эта фанза была жилой: в яслях лежало сено для лошадей, в самой фанзе обнаружился котел с замерзшим вареным просом.

— Словно бы хозяева ушли ненадолго, да так и не вернулись, — оглядев фанзу, сказал Николай Михайлович, — Можно подумать, отошли осмотреть бредни или на охоту ушли, но только нет вокруг следов — ни кошачьих, ни собачьих. А это известные спутники человека. Значит, поняли они, что фанза опустела, ушли еще до снегопада. Права наша Ласточка, что у порога завыла по ним, как по мертвым. Этих бедолаг-хозяев, должно быть, задавил тигр.

От этих слов мурашки пробежали у Коли по спине. Конечно, слышал он по пути много россказней про уссурийского тигра, отобравшего в здешних местах у мишки его титул хозяина лесов. Сказывали, что зверь этот имеет до полутора сажен в длину, может перекусить ружейный ствол, как спичку, а нагл и хитер настолько, что таскает и давит собак, до которых странно охоч, прямо из сеней, где привязывают их на ночь хозяева. А одному спавшему в своей фанзе у окна китайцу, по рассказу Этолина, тигр вцепился в руку, прорвав бумажное окно и тот остался жив лишь потому, что лежал поперек кровати и застрял в окне, пока остальные на крики не начали стрелять.

«А сколько мы в лесу ночуем, — вдруг появилась противная, трусливая мыслишка, — И в одиночку ходили не боясь. Мамочки, как же теперь-то будет страшно! Как бы Николай Михайлович не заметил того поганого страха — со стыда же сгоришь!»

— Будто уловив его мысли, Николай Михайлович положил ему руку на плечо, заглянул в глаза:

— Боишься, брат? Правильно боишься. И я забоялся. В лесу по одному мы здесь, точно по моей смоленщине, не от храбрости ходили — от глупости моей. Вот эти два несчастных манзы и научили нас впредь быть умней. А значит, и не зазря умерли. Главное во всем, брат — понять, какой урок тебе жизнь преподносит и прочесть его, словно следы на снегу.

Глава 7

Тяготы пути. — Фазаны. — Охота на тигра. — Киты. — Гавань Ольги. — Сиротки. — Обратная дорога на Уссури. — Новый год

— Николай Михайлович, остановиться бы надо, — Коля с трудом разогнул полностью занемевшие пальцы, — Вот, смотрите, полянка какая! И речка рядом…

Что это ты мне все выкаешь? Давно уже говорил тебе!

Смотри, полянка какая… — послушно повторил Коля.

Нет, брат, надо еще пару верст до темноты пройти. Видишь, тучи как низко лежат? Снова метель будет. Прошлой ночью минус восемь градусник показал. Разве кто спал этой ночью толком-то? А даст Бог, на фанзу набредем, хоть отогреемся…