Мамка

Лавочникъ успокоилъ взрывы отчаянія погубленной дѣвушки обѣщаніемъ жениться на ней по осени, и Ольга покорилась своей судьбѣ съ тупымъ фатализмомъ, который, вообще, овладѣлъ ею съ тѣхъ поръ, какъ пожаръ уничтожилъ ея подлинный документъ…

— Да неужели вы даже ни разу никого но спросили, какъ вамъ возстановить себя въ утраченныхъ правахъ? — спрашивали ее впослѣдствіи.

— А кого я спрошу? кому довѣрюсь? Вѣдь признаться надо было бы… Страшно! Я законовъ-то не знаю…

Когда осень пришла и господа Ольги, вслѣдъ за другими дачниками, потянулись въ городъ, — лавочникъ объяснилъ своей невѣстѣ, что онъ съ удовольствіемъ и въ самомъ дѣлѣ женился бы на ней, если бы, къ несчастію, не былъ уже женатъ. Ольга, какъ сама выражается, «наплевала ему въ глаза», но — ей оттого лучше не стало. Она была беременна. Господа, сожалѣя о ея печальной исторіи, держали ее у себя, пока ея положеніе не сдѣлалось слишкомъ замѣтнымъ, — затѣмъ, конечно, уволили… Ольга съѣхала на квартиру, которую ей посчастливилось найти задешево у какой-то повивальной бабки. Та уговорила молодую женщину, — когда ребенокъ родится, сдать его въ воспитательный домъ, а самой пойти въ кормилицы…

— Выгоднѣе этихъ мѣстъ, если въ хорошій домъ попасть, нѣту. Ты красавица, тебя въ любой княжескій или графскій домъ руками оторвуть…

И, дѣйствительно, когда пришла пора, мѣсто она нашла Ольгѣ превосходное… Но — на мѣстѣ этомъ она и встрѣтилась со своею теткою…

— Гдѣ же теперь эта Ольга? — спросилъ я разсказчика.

— У тетки живетъ… Ту страшно поразила ея исторія… Клянетъ себя, что загубила дѣвку, ухаживаетъ за Ольгою, какъ за родною дочерью… Деньжонки-то теперь есть, можно жить не ссорясь.

— Что же? такъ до конца дней своихъ она и останется въ крестьянскихъ дѣвицахъ Акулинахъ?

— Нѣтъ, устраиваемъ ей возстановленіе въ правахъ. Только — сложная штука.

— Почему?

— Да потому, что и тетка, и господа эти, у которыхъ она въ мамкахъ жила, наглупили, огласили исторію. Проще бы всего — Акулининъ паспортъ сейчасъ же въ клочки, пріѣхать на родину и заявить о потерѣ вида на жительство. Никакихъ бы хлопотъ… Тамъ вѣдь ее всѣ знаютъ. А тутъ — стало извѣстно, что она по чужому виду проживала…

— Такъ что же?

— Преступленіе же это. Уголовщина. Ну, спросятъ, а какъ достался вамъ этотъ чужой видъ? Присвоила, — опять преступленіе. Отъ кого? Отъ женщины, погибшей при сомнительныхъ обстоятельствахъ… фатальный кругъ уголовныхъ сцѣпленій. Придется перешагнуть черезъ судъ и публичную огласку, — нечего дѣлать. А она и слышать не хочетъ. Чуть о судѣ упомянемъ, такъ и затрепещется…

— Знаете что? — сказалъ я.

— Что?

— Посовѣтуйте-ка теткѣ этой Ольги поскорѣе пріискать ей жениха, а Ольгѣ — непремѣнно и немедленно выйти замужъ.

— Что же будетъ?

— Да очень просто, получится третья фамилія, въ которой утонутъ и Ольга N, и Акулина Лаптикова… Останется новая полноправная Имярекъ тамъ какая-нибудь.

Адвокатъ засмѣялся.

— Знаете, а вѣдь это идея. Но Акулина-то останется, все-таки…

— Что за важность? Это уже отъ мужа зависитъ, какимъ уменьшительнымъ именемъ звать свою жену. Можно Акулину Олею кликать, и Ольгу Акулею… дѣло вкуса и привычки.

Такія-то причуды случаются на свѣтѣ, господа!

1911