Страница 22 из 25
— Если она еще дѣвушка, — договорилъ колдунъ. И, обращенный въ кулика, жалобно застоналъ надъ ближнею лужей.
Девять утръ и восемь вечеровъ болото безмолвно внимало материнскому призыву. Когда же догорѣла послѣдняя вечерняя заря, графиня Примула — вмѣстѣ съ туманомъ, побѣжавшимъ по мареммѣ, - услыхала изъ трясины голосъ Мелинды:
— Поздно зовешь меня, мать моя. Болотный царь овладѣлъ мною, и я осуждена остаться его рабою, на днѣ болота. Прощай, мать! Я въ послѣдній разъ говорю съ тобою. Близка зима, и скоро мы, съ царемъ-супругомъ, задремлемъ на тинистомъ ложѣ, пока солнце не возвратитъ землѣ тепла. Новымъ же лѣтомъ я дамъ тебѣ знакъ, что жива и помню о тебѣ.
Прошла зима. Отшумѣли весенніе дожди, отпѣли соловьи, вытянулся въ метелку зеленый маисъ, зачервонѣлъ баклажанъ, надулся въ золотое ядро толстокожій лимонъ, пролетѣли и умерли свѣтящіяся мухи, загрохотали по горамъ ночныя грозы, — и вотъ, съ первою зарею, поворотившею солнце отъ нѣжной весны къ палящему лѣту, на поверхность трясины поднялся изъ глубины, на склизкомъ колѣнчатомъ стеблѣ, новый цвѣтокъ: водяная лилія.
Вглядываясь въ ея молочно-бѣлые лепестки, зарумяненные лучемъ розовой зари, Примула узнала цвѣтъ лица своей дочери, a сердцевина цвѣтка была золотая, какъ волосы Мелинды. И Примула поняла, что передъ нею — внучка, дитя союза Мелинды съ болотнымъ царемъ.
Примула прожила много лѣтъ, и каждый годъ Мелинда покрывала трясину ковромъ бѣлыхъ лилій, въ знакъ того, что она жива и, вѣчно-юная и прекрасная, царитъ надъ болотною державой. Но однажды слуги, сопровождавшіе графиню въ ея обычную прогулку къ болоту, сказали другъ другу:
— Долго ли таскаться намъ изо дня въ день слѣдомъ за сумасшедшею старухою. На ней драгоцѣнное ожерелье, каждая жемчужина котораго стоитъ больше, чѣмъ всѣ мы вмѣстѣ можемъ заработать за цѣлую жизнь, если даже не будемъ разгибать спины отъ солнечнаго восхода до заката. Убьемъ старуху и бросимъ трупъ въ болото. Всѣ повѣрятъ, что она сама свалилась въ трясину — въ объятія своей любезной Мелинды.
Злодѣи поступили, какъ говорили, и скрыли убійство такъ хитро, что остались ненаказанными. Но съ тѣхъ поръ осиротѣлая Мелинда возненавидѣла людей. Въ справедливомъ гнѣвѣ, она отреклась отъ своей прежней кроткой природы и сдѣлалась угрюмою и жестокою, подобно своему страшному супругу. Вмѣсто нѣжныхъ лилій, она стала рождать чудовищъ, гибельныхъ для человѣческаго рода. Она произвела свирѣпую моровую дѣву, малярію, опустошительницу мареммъ. Она родила блуждающихъ огненныхъ духовъ, что втягиваютъ въ топи ночного странника, показываясь ему издали лампою въ деревенской хижинъ, маякомъ на скалѣ, костромъ пастуха или факеломъ путешественника. Отъ Мелинды произошли столбообразные бѣлые призраки, качаемые полуночнымъ вѣтромъ надъ провалами болотъ, когда въ стоячія воды глядится полная луна. Они вползаютъ по мѣсячному лучу въ жилища людей и поражаютъ ихъ лихорадкою. Дочери Мелинды — прекрасныя голубоглазыя чертовки, завлекающія въ болота береговыхъ прохожихъ. По поясъ въ трясинѣ — потому что лишь до пояса онѣ женщины, a ниже — гадкія лягушки, — онѣ молятъ спасти ихъ отъ вѣрной погибели, но, когда прохожій разжалобится и протянетъ имъ руку помощи, онѣ съ хохотомъ топятъ его самого въ зыбучей безднѣ. Отъ Мелинды родились феи, низводящія медвяную росу на плодовыя деревья и поражающія человѣка горловыми болѣзнями. Она родила однополую ехидну, которой взглядъ ядовитъ для людей, и толстую жабу, съ свинымъ голосомъ и человѣчьимъ смѣхомъ, которую ищутъ колдуны, чтобы ея печенью и кровью окармливать беременныхъ женщинъ, — и тогда онѣ выкидываютъ плодъ или рождаютъ безобразныхъ кобольдовъ.
ТѢНИ НОЧИ
Молдавская легенда
Степь… Куда ни глянь, — все плоско. Взоръ уходитъ далеко-далеко, пока не остановитъ его темь быстро упадающей ночи. Ни пригорка, ни перелѣска: степь, одна степь. И вѣтеръ спитъ, и трава не шепчетъ. Лѣниво плетется между отмелей мелководный Прутъ. Лѣниво качаются въ немъ мигающія звѣзды неба, и веселая красная звѣздочка костра на берегу. Овчаръ, подъ камышевымъ шалашомъ, гудитъ на волынкѣ одинокую пѣснь; тысячеголовая отара безпечно разбрелась по степи. Волковъ здѣсь нѣтъ, a на злого вора припасены сторожевые псы: въ полъ-роста человѣчьяго, сѣрая шерсть — дыбомъ, хвостатые, съ понурыми мордами, съ подозрительнымъ взглядомъ сверкающихъ глазъ…
Но ровно въ полночь, когда темнѣе всего синѣетъ высокое небо, и матовымъ серебромъ разливается по немъ Млечный Путь, и круто вздергиваетъ дышло сверкающій ковшъ Большой Медвѣдицы, — оживаетъ степь.
Топотъ и гулъ, и бранные клики, и брякъ оружья, и вой боевыхъ трубъ. Мчатся надъ степью невидимыя рати, и высокія травы гнутся подъ копытами воздушныхъ коней, и со скрипучимъ крикомъ бѣгутъ отъ лихого налета перепуганные дергачи. На курганахъ, гдѣ спятъ забытые витязи забытыхъ племенъ, вспыхиваютъ блѣдные огни, и то ли уханье ночныхъ совъ, то ли перекличка мертвыхъ часовыхъ — несутся отъ одной сторожевые вѣхи въ другой слабые протяжные вопли.
Жутко овчару; глубоко забивается онъ въ камышевый шалашъ, съ головой прячясь подъ широкую рогожу. A псы-волкодавы жмутся къ его сапогамъ и, уткнувъ морды въ землю, поваркиваютъ и жалобно и грозно. Никѣмъ не званыя, никѣмъ не гонимыя, сбиваются въ кучу овцы и — морда одной къ курдюку другой — молча стоятъ: ни блеянья, ни топота. Сѣдой паръ встаетъ надъ стадомъ и колеблется въ прохладномъ воздухѣ.
Два всадника мчатся къ Пруту — два всадника на черныхъ коняхъ, и степь гудитъ подъ ихъ богатырскимъ скокомъ. Одинъ — молодой, другой — старикъ. На молодомъ — мундиръ съ отворотами, лосины, ботфорты по колѣно; развитыя букли повисли на блѣдное, исковерканное ненавистью лицо. Старикъ стриженъ по казацки, и богатая казацкая одежа облекаетъ его грузное тѣло, два бѣлыхъ пера стоймя торчатъ на высокой шапкѣ, кривая сабля бьетъ коня по крутымъ бокамъ.
И — чѣмъ ближе къ Пруту — тѣмъ злѣе горячатъ они и шпорятъ скакуновъ. Храпятъ лихіе кони и сыплютъ искры изъ-подъ звонкихъ подковъ.
Вотъ — доскакали… Вотъ взвились въ воздухѣ тяжелыя нагайки… Вотъ пригнулись кони… Вотъ-вотъ они прыгнутъ и, разметавъ по вѣтру хвостъ и гриву, пережахнутъ черезъ Прутъ на Святую Русь…
Но тамъ — на русскомъ берегу — встаетъ имъ на встрѣчу третій конный гигантъ. Какъ утесъ, стоитъ онъ во мракѣ, простирая впередъ грозящую десницу… И, завидя его, храпятъ, и пятятся подъ всадниками кони, и напрасно кровавятъ ѣздоки шпорами ихъ черную шерсть; напрасно свистятъ и шлепаютъ по подбористымъ крупамъ проворныя нагайки. Въ мылѣ, мотая головами, не слушая удилъ, кони поворачиваютъ обратно въ степь и летятъ, какъ бѣшеные, не разбирая дороги, черезъ балки, ручьи, болота, курганы, — всюду имъ путь… A всадники не въ силахъ сдержать ошалѣвшихъ коней, бросили поводья и въ отчаяньи ломаютъ безкровныя руки.
— Живъ онъ! живъ! — Оглашаютъ степь ихъ свирѣпые вопли, — живъ царь Петръ и стережетъ свою державу… И мчатся они, мчатся безъ удержа, пока не поглотятъ ихъ облака Карпатскаго предгорья.
A тотъ все стоитъ, все стоить часовымъ на родномъ рубежѣ, зорко и грозно всматриваясь во тьму чужой земли; стоитъ пока черезъ весь востокъ не протянется алая лента зари… Тогда онъ поворачиваетъ коня на сѣверъ… и воздухъ его поглощаетъ…
ПОЛЬСКАЯ ЛЕГЕНДА
О изваяніи Христа въ Браиловѣ[7]
A что пане, бывали вы на Подолѣ? a знаете вы нашъ Браиловъ? Нѣтъ? Эге! такъ вы, може, и про каплицу нашу не слыхали, и про Пана Езуса Христуса въ той каплицѣ?..
Дивный-предивный стоитъ онъ въ каплицѣ — и нѣтъ такого человѣка, кто поглядѣлъ бы Ему въ лицо, и не заскребли бы кошки на сердцѣ. Я человѣкъ не молодого вѣку: сивый волосъ въ усу и плѣшь на головѣ отъ уха до уха, да и привыкъ, — какъ родился, такъ и умру въ Браиловѣ подъ крыломъ нашего Христа. Но и то глаза свербятъ слезою, когда увижу Его, великаго Пана, какъ понуро и горестно стоитъ Онъ со скрученными руками, въ терновомъ вѣнцѣ…. a ликъ-то, ликъ! Что было въ мірѣ горя и муки, — все-то лицо Его пріяло… Смотритъ на тебя Господь эмалевыми очами и точно говоритъ: видишь, какое горе терплю я за тебя, человѣче? a ты мнѣ чѣмъ воздаешь за мою тоску? Загляни-ка въ свою душу, ужаснись своихъ грѣховъ, да и пади на землю крестомъ, кайся и плачь!..
7
Слышана авторомъ въ кіевской губерніи. Нѣкоторыми чертами она напоминаетъ популярную въ юго-славянскихъ земляхъ сказку о томъ, какъ турецкій султанъ отдарилъ русскаго царя.