Страница 72 из 91
Глава двадцать вторая
Тем временем между старостой Фаном и художником У произошла длинная беседа.
Нетрудно было заметить, что У не волнует ничего, кроме участи Белой Орхидеи. Он позабыл и о днях, проведенных в тюрьме, и о бичевании. Невнимательно он выслушал рассказ Фана о том, как погиб генерал Дин, после чего раздраженно заметил:
— Мне глубоко наплевать на все это недостойное семейство. Я думаю единственно о том, где нам искать вашу старшую дочь! Кстати, знайте, что, как только мы ее найдем, я тут же зашлю к вам сватов.
Староста Фан поклонился в молчании. В глубине души он радовался тому, что столь блестящий юноша хочет взять в жены его дочь, но он был задет непочтительным тоном, в котором жених заявил о своих намерениях. Как и большинство выходцев из зажиточных горожан, Фан глубоко почитал традиции, в том числе ту, которая запрещала жениху напрямик, без посредничества сватов, обращаться с просьбой к будущему тестю. Именно почитание традиций заставило старосту поручить сбор сведений о госпоже Ли своей дочери Черной Орхидее. Достопочтенный Фан боялся, что начни он этим заниматься сам, репутация госпожи Ли окажется под угрозой.
Именно поэтому староста Фан поспешил сменить предмет беседы. Он сказал:
— Надеюсь, что завтра его превосходительство изобретет новый план поисков. Между тем вы, сударь, могли бы написать пять-шесть портретов моей пропавшей дочери для того, чтоб раздать их квартальным во всем городе.
— Превосходная мысль! — радостно подхватил У. — Я поспешу домой и немедленно примусь за работу.
Художник вскочил, но Фан, схватив его за плечо, тут же вернул на место.
— Не будет ли лучше, сударь, навестить сначала его превосходительство? Вы не попрощались с ним должным образом; к тому же следовало бы поблагодарить его за то, что он снял с вас все подозрения.
— Еще успеется! — беззаботно бросил У и стремглав выскочил из управы.
Тем временем судья Ди на скорую руку перекусил в обществе десятника Хуна. Хун видел, что судья очень устал; за едой он не произнес ни «лова.
Поев, судья взял чашку с чаем и наконец нарушил молчание. Он сказал:
— Десятник, созовите всех сыщиков. Я хочу поведать вам то, чего вы еще не знаете об убийстве генерала.
Когда все четверо помощников собрались в кабинете, судья Ди, устроившись удобнее в кресле, посвятил их в содержание своей беседы с сюцаем Дином.
Дао Гань задумчиво покачал головой. Глубоко вздохнув, он молвил:
— Ваша честь, сдается мне, что мы никогда еще не сталкивались с таким количеством непростых загадок одновременно!
— На первый взгляд это именно так, — отвечал судья. — Но на самом деле все сложности возникли исключительно из-за местных особенностей. Теперь спутанные нити удалось расплести, и стала ясной подоплека событий. Дел, в сущности, только три: убийство генерала Дина, иск «Да против Да» и, наконец, исчезновение дочери Фана. Наша борьба с Цзянь Моу, раскрытие заговора Да Кея и разгадка убийства уездного начальника Баня — это все то, что я называю местными особенностями. Это отдельные истории, которые не имеют никакого отношения к нашим трем делам.
Десятник Хун кивнул, а затем заметил:
— Я все время пытался понять, почему ваша честь сразу не выдвинули обвинение против У. Ведь все свидетельствовало против него.
— При первой же нашей встрече, — объяснил судья, — мне показалось подозрительным поведение сюцая Дина. Когда мы с Ма Жуном повстречали его на улице, он не сумел скрыть испуга, узнав, кто я такой. Поскольку у меня репутация человека, который раскрывает любое преступление, молодой Дин на какое-то время задумался, не отказаться ли ему от своего замысла отравить отца и свалить вину на У. Затем он все же решил, что замысел его безупречен и, следовательно, стоит попытаться. Он пригласил нас в чайный домик и выложил свою историю про козни, которые строит У против генерала.
— Этот негодяй Дин провел даже меня! — в гневе воскликнул Ма Жун.
Судья Ди улыбнулся и продолжил:
— Я понял, что после убийства генерала Дин был искренне озадачен; он не понимал, что произошло. Я проверил его искренность еще раз сегодня утром в суде. Вы видели, как я внезапно извлек смертоносную кисть и как навел ее Дину прямо в лицо? Если бы это он вложил орудие убийства в кисть после того, как наместник подарил ее генералу, он бы выдал себя. Итак, мне стало ясно, что молодой Дин не меньше нашего озадачен убийством отца. Я думаю, он провел нелегкие полчаса, пытаясь понять, что произошло. Не его ли любовница приложила руку к убийству? А может, кто-нибудь проведал о его намерениях и привел его замысел в исполнение для того, чтобы впоследствии вытребовать немалое вознаграждение? Затем Дин решил, что все же следует довести до конца его исходный замысел и оклеветать У. Если бы вину У доказали, Дин мог бы уже не бояться, что настоящий убийца примется его шантажировать или запугивать. Поэтому он прибежал в управу и обвинил У. Дин, однако, не понял, что ложный след, изобретенный им, не слишком убедителен.
— Но почему же, ваша честь! — перебил Дао Гань. — Ведь коробочка со сливами указывала прямо на У!
— Слишком прямо, — отвечал судья. — Все было сработано чересчур старательно, и к тому же во внимание совершенно не принималось то, какого рода человек этот художник. У — юноша сметливый и самонадеянный, чем, признаюсь, глубоко мне неприятен. Но он, несомненно, великий художник. Такие люди обыкновенно мало внимания уделяют повседневности, но обнаруживают удивительную способность к сосредоточению, когда речь идет о чем-то, для них жизненно важном. Если бы У собрался отравить кого-нибудь, он ни в коем случае не выбрал бы краску в качестве яда и ни за что бы не положил в коробку листок бумаги со следами своей печати.
Дао Гань согласно кивнул.
— Окончательным же доказательством невиновности У, — сказал он, — оказалась готовность, с которой он согласился съесть новые сливы, которые я положил в коробку вместо отравленных.
— Разумеется! — воскликнул судья Ди. — Однако пойдем в том порядке, в котором совершались события. Когда Дин заявил об убийстве, я немедленно отправился навестить У. Я хотел увидеть воочию и обвинителя и обвиняемого, а затем сопоставить их личности. Я почти немедленно пришел к выводу, что У не из тех, кто способен задумать и осуществить коварное убийство, особенно по таким умозрительным причинам, какие назвал молодой Дин. Я заключил, что убийство осуществило третье лицо. Нетрудно поверить в то, что у человека, совершившего такое злодеяние, как генерал Дин, должно быть много врагов; к тому же на эту мысль навел меня сам сюцай, возведя клевету на художника. Что же касается причины, по которой Дин выбрал У в качестве обвиняемого, то я сначала думал, что двое молодых людей — соперники в любви. Девушка, лицо которой встречается на всех картинах У, и возлюбленная, к которой обращены вирши Дина, — одна и та же особа, полагал я. Обнаружив коробочку с отравленными сливами, я еще больше укрепился в подозрении, что Дин замыслил извести художника. Я даже решил, что Дин принял меры предосторожности для того, чтобы яд обнаружили прежде, чем отец съест сливы. Я рассудил, что никто не станет рисковать жизнью своего отца для того, чтобы избавиться от соперника в любви.