Страница 26 из 34
— Хлопочут, чтобы как лучше ему было, — возразил учитель. — Ты вот не умеешь читать, а я читал газету. Прямо написано: дать мужику в некотором роде отдых!
— Облегчение?
— Облегчение. По крайности, чтобы насчет пищи было благородно.
— А насчет прочего? — с тоской спросил Горелов.
— Ну, в отношении прочего я тебе ничего пока не могу сказать. Пока не вычитал. А как вычитаю — приходи, расскажу досконально!
— А я так думаю, не миновать ему казни! — сказал Горелов.
— Кому казни? — удивленно спросил учитель.
— Да жителю-то.
— Что ты говоришь?
— Да так… не минет он казни. Помяни ты мое слово — будет ему казнь! Ужели же пользу ему возможно сделать, ежели он ополоумел? Говоришь — хлопочут, да, Господи Боже мой, зачем? Стало быть, пришел же ему конец, как скоро он все одно, что оглашенный. Нету ему больше ходу, и никто не волен облегчить его. Не знаю… не знаю, как нашим ребятам… им бы помочь, а нашему брату, деревенскому жителю, ничего уж нам не надо! Одна единая дорога нашему брату, старому жителю — к бочке грешной…
— В кабак?
— Пря-амехоныко в кабак! По той причине, что никто не волен дать нам другой радости, окромя этой!
— А ты пьешь? — Я чтой-то не слыхал.
Горелов покачал головою".
Вскоре после этого разговора он окончательно покинул родные места.
Но неужели так трудно ужиться в современной деревне крестьянину с некоторым "порядком" в мыслях? — спросит, может быть, читатель. Вместо ответа мы укажем ему еще на два рассказа г. Каронина: "Вольный человек" и "Ученый".
В знакомом уже нам Парашкине, по-видимому, еще задолго до массового бегства его обывателей, жили-были два крестьянина: Илья Малый и Егор Панкратов.
Они ни в чем не походили один на другого. "Илья Малый был простодушен; Егор Панкратов сосредоточен. Илья Малый молчал только тогда, когда говорить было нечего; Егор Панкратов говорил только тогда, когда молчать не было никакой возможности… Один постоянно отчаивался, другой показывал вид, что ему ничего", и т. д. Но главное различие их характеров заключалось в том, что "Илья Малый жил так, как придется и как ему дозволят; Егор Панкратов старался жить по правилам, не дожидаясь позволения".
"Один жил и не думал, другой думал и этим пока жил".
Несмотря на все несходство их характеров, между Ильей Малым и Егором Панкратовым существовала тесная дружба. Она завязалась с тех пор, как Егор отбил у старосты корову Ильи, предназначенную к продаже за недоимку. Такой поступок Егора, мотивированный, впрочем, тем соображением, что "в законе про корову нигде не сказано", возбудил полнейшее удивление робкого и беззащитного Ильи. Егор казался ему героем, и он безусловно подчинялся ему всегда и всюду, кроме тех случаев, когда его друг вступал в столкновение с барином или — с сельским начальством.
В этих случаях Илья немедленно обращался в постыдное бегство, а Егор стоял на своем и случалось — выходил победителем, потому что всегда старался держаться законной почвы.
Стремление жить по закону и "по правилам" сделалось манией Егора. "Все повинности он отправлял исправно, подати платил в срок и с презрением глядел на голытьбу, которая доводит себя до самозабвения. Порка для него казалась даже странной, он говорил: чай, я не дитё малое".
Со всем тем он смутно чувствовал, что твердой законной почвы у него под ногами не имеется.
Его права, как "вольного человека" и самостоятельного хозяина, были ему очень неясны. И хотя он безусловно предпочитал новые деревенские порядки старым, крепостническим, однако и новые порядки далеко не могли удовлетворить его стремлениям к самостоятельной жизни по правилам. "Душа, братец мой, вольна нынче, а тело нет, так-то!" — возразил он однажды своему приятелю, утверждавшему, что нынче "ничего, жить можно".
Егор Панкратов никогда не мог отделаться от этого тяжелого, хотя и смутного сознания своей неволи. Его никогда не покидала мысль о поругании, угрожающем крестьянину при неисправном отправлении им своих "обязанностей по отношению к государству". Он стал скуп и жаден, копя и собирая деньги единственно для своевременной уплаты податей. Но пришло время, когда все его усилия оказались бесполезными.
Вместе с Ильей Егору не раз случалось наниматься на работу у соседнего помещика, который, подобно многим представителям доблестного российского дворянства, не имел привычки торопиться с уплатой своих долгов, в особенности долгов работникам. У Егора и прежде уже происходили по этому поводу довольно сильные столкновения с беззаботным барином, но в тот раз, о котором идет речь, дело принимало особенно неприятный оборот. С него и с его друга требовали податей, а помещик отказывался расплатиться с ними, отговариваясь недосугом.
И в самом деле, у него были гости, и он уже несколько дней кутил; с ними без перерыву. В числе гостей был и становой.
Егор находился в крайности. "Предчувствие о ней давно уже тяготело над ним, но смутно; он не очень беспокоился. А теперь эта крайность встала перед глазами. Мысль же о порке приводила его в необузданное состояние, и понятно, что он выглядел очень мрачно, когда предстал перед барином".
"— Да что же это такое? — сказал он с волнением, стоя в прихожей перед барином, также взбесившимся
По обыкновению, Егор Панкратов был впереди, а Илья Малый прятался за ним.
Сколько раз вас гоняли и говорили вам, что некогда? — бешено говорил барин, чувствуя, что голова его сейчас треснет.
Нам, ваша милость, дожидаться нельзя. Описание! Мы за своим пришли… кровным! — ответил с возраставшим волнением Егор Панкратов.
— Ступайте прочь! Душу готовы вытянуть за трешницу.
— Нам, ваша милость, нельзя дожидать….
— Говорю вам — убирайтесь! Рыться я стану в книгах! — кричал совсем вышедший из себя барин.
А Егор Панкратов стоял перед ним бледный и мрачно глядел в землю.
— Эх, ваша милость! стыдно обижать вам нас в этом разе… — сказал он.
–: Да ты уйдешь? Эй, Яков! Гони!
На шум вышли почти все гости… и становой. Последний, узнав в чем дело, приказал Егору Панкратову удалиться. Но Егор Панкратов не удалился; он с "отчаянием глядел то та того, то на другого из гостей, и, наконец, сказал упавшим голосом:
— Ты, ваше благородие, ее путайся в это место".
Скверно кончилась эта история для нашего сторонника законности. Его чуть было не высекли, и только по совету старшины, боявшегося "взбалмошного" нрава "Егорки", заменили это позорное наказание заключением в "темную", на хлеб и на воду.
Деревенский староста боялся было, что он упрется, и униженно просил его "покориться". И Панкратов покорился. Молча и мрачно пошел он в "канцер", молча и мрачно вышел оттуда, придя домой, забрался на полати, напился квасу, и… заболел горячкой. Все соседи и даже все деревенские начальники отнеслись к нему с полнейшим сочувствием и не понимали только одного, что собственно так огорчило странного мужика. "Прохворал он почти всю зиму; покопошится на дворе, поработает и опять сляжет. Илья Малый старался во всем ему помогать, но все-таки хозяйство его было уже расстроено, да и сам он был не тот. Однажды, в начале весны, он вышел на завалинку погреться на солнышке, и все, кто проходил мимо него, не узнавали в нем Егора Панкратова. Бледное лицо, тусклые глаза, вялые движения и странная, больная улыбка — вот чем стал Егор Панкратов. К нему подсел Илья Малый и, рассказав свои планы на наступающее лето, неосторожно коснулся происшествия, укоряя Егора Панкратова за то, что тогда он огорчился из-за пустяков. Егор Панкратов сконфузился и долго не отвечал, улыбаясь некстати… Потом сознался, что его тогда "нечистый попутал". Он стыдился за свое прошлое. Таким Егор Панкратов остался навсегда. Он сделался ко всему равнодушен. Ему было, по-видимому, все равно, как ни жить, и если он жил, то потому, что другие живут, напр., Илья Малый"…