Рассказы

Эндшпиль

Над территорией дома отдыха висит свирепое послеобеденное солнце. Жарища. Сосны потускнели, их зелень не лоснится своим здоровым, молодым блеском. Ветви берез совсем сникли, свернулись и похожи сейчас на потрепанные веники. Отдыхающие, полураздетые, прикрывая головы газетными колпаками, спасаются от духоты и зноя бегством на озеро, в рощу. Любая из комнат деревянного корпуса представляет собой пекло, душегубку, орудие пытки. Никому не придет в голову в этот час искать кого-нибудь в комнатах. Но тем не менее, корпус не пуст. В девятой комнате бухгалтер Козьмин и столяр Крикунов распивают бутылку «можжевеловой», в семнадцатой комнате, кажется, кто-то спит, а в коридоре на подоконнике играют в шахматы администратор Ильин и студент Сомов. «Можжевеловая» и сон в данном случае слабость, страсть, потребность организмов. Другое дело шахматы. Можно с шахматной доской пойти на воздух, куда-нибудь в тень, к воде. Но Ильину и Сомову взбрело в головы играть именно здесь, и, изнывая от жары, поминутно прикладываясь к стоящему в коридоре бачку с водой, они тянут свою партию.

– Федор Акимыч, я вижу, вам жарко. Вы плюньте – идите купаться. На ничью я согласен. Идите, честное слово, мне совестно даже…

– А вы?

– Вы на меня внимания не обращайте. Я сгоняю вес… И вообще не люблю себя распускать. Угнетаю, извините, свою плоть. Сомов парень с манерами, с небрежностью в голосе и движениях. Он то застегивает, то расстегивает свою темно-красную рубаху. Рубаха модная, уже поношенная, слегка залитая дорогим вином. Его партнер мужчина лет тридцати пяти, высокий, с заметной внешностью. Имеет красивый, вкрадчивый баритон.

– Искупаться не мешало бы. Но тащиться до озера… Лень. Убейте меня, лень! Студент, обыгрывая Ильина, который из настольных игр более всего преуспел в преферансе, деликатно зевнул и спросил:

– Ну как, Федор Акимыч, вы не жалеете еще, что приехали сюда? Скучно ведь, а? Ильин сочувственно поморщился.

– Да, пожалуй, скучно… Ну ничего. У всех у нас есть здесь занятие: разлениться, поправиться килограммов на пять и года на два помолодеть.

– Э! Мне все это ни к чему…

– Вот вам и скучно.

– Вам шах, Федор Акимыч… Да, уж полнеть-то в домах отдыха принято. Почти каждый считает долгом чести поправиться. Возвращается потом домой – кичится. Неприлично даже – будто бы люди приезжают специально отъедаться. Еще туда-сюда пожилым и ответственным. Но девушкам-то! Заплывут, обленятся… Безобразие, как хотите! Вот та… как она… Вербова, по-моему, имеет такую тенденцию… Кстати, как вам она, Федор Акимыч? Ильин отвечал нехотя, стараясь не отрывать мыслей от доски:

– Вербова… Вербова. Ах да! Вербова! Это белокурая, все в ситцах щеголяет? Да как вам сказать… Хорошенькая. Колоритная даже… так сказать, в определенном жанре… Но ничего особенного я не вижу. Она как-то слишком, знаете… Мне кажется, в ней есть что-то не очень… что-то отталкивающее… впрочем, я не знаю. У вас, конечно, имеется по этому поводу свое мнение.

– Да-да, – обрадовался Сомов, – именно что-то отталкивающее. Я тоже сразу это заметил. И ведь далеко не красавица, а? А заметили, как держится? Как прима-балерина. Понимаете? Утром выходим из столовой, она впереди идет. Ну шутки тут, конечно, намеки, аллегории… специально. Она, видите ли, повела плечиком – вот так… и свернула в сторону. А ей надо было прямо идти. Понимаете? Терпеть не могу заносчивых женщин. Это ведь вредное явление. Парадокс. И потом у нее глаза, кажется, зеленые, вы заметили?

– Нет. Знаете, меня такие мало интересуют. Не люблю таких… Объявляю шах. Сомов закинул ногу на ногу и заговорил опять:

– Во внешности этой самой Вербовой все как-то, я бы сказал, утрировано. Приятно, конечно, когда нос чуть вздернут. Чуть! Ведь приятно, Федор Акимыч? А у ней это слишком. Как у куклы.

– А вы представьте ее через двадцать лет! Старухой представьте. Ужас. Того и гляди, сядет на метлу – и… фьють! Или дерево грызть… Ха-ха-ха!

– Да! Вчера, когда все собрались здесь поболтать, она два часа просидела в библиотеке! Скажите, что женщине там так долго делать!

– Учиться. С ее внешностью – учиться. Это единственный выход… Партия между тем приближалась к концу. Партия выходила неблестящая. Но партнеры были друг другом чрезвычайно довольны и невольно улыбались, как это делают люди, вдруг почувствовавшие друг к другу уважение.

– Она, я слышал, диссертацию пишет. Надо же!

– Ну, для женщины это последнее дело. В эту самую минуту дверь семнадцатой комнаты отворилась, и в коридоре появилась Вербова, веселая и вызывающе хорошенькая. Партнеры изменились в лице и почему-то оба вскочили на ноги.

– Вот, пожалуйста, – сказал студент, – взгляните… Я подойду к ней сейчас и скажу что-нибудь… дерзость какую-нибудь. И он направился было к ней. Но Ильин схватил его за руку.

– Нет, это я скажу ей дерзость. Вербова тем временем замкнула свою комнату и побежала по коридору. Заметив Сомова и Ильина, она улыбнулась.

– Шахматы! В такую погоду! Вы чудаки.

– А вы… – начал Сомов.

– А я иду кататься на лодке.

– Возьмите с собой меня, – вдруг сказал Ильин, – я гребу, как пират.

– О! Я взяла бы вас, но меня там ждут. Она взглянула на часы.

– Уже лодка взята. Счастливо! И она помахала сумочкой.

– Вы, Федор Акимыч, шулер, – сказал Сомов после ее ухода.

– Мальчишка! – прошипел Ильин, собирая шахматы. И они расстались с тем, чтобы уже больше никогда не встречаться.