Дочь Петра Великого

Кучер посмотрел на Шубина.

Тут маленький лекарь потерял терпение, он подскочил к кучеру, схватил его за волосы и изо всей силы принялся колотить его упругой тростью, приговаривая при каждом ударе:

– Запрягай, мерзавец, запрягай!

Тогда перепуганный кучер выскочил из-за стола, и в считанные минуты сани великой княжны с двумя украинскими рысаками уже стояли перед крыльцом маленького дворца, в котором она жила, а Шубин держался в сторонке.

– Хорошо, теперь приготовься, – продолжал Лесток, обращаясь к кучеру, – ты повезешь великую княжну.

– Я? – удивленно переспросил кучер. – А я думал... – он посмотрел на Шубина.

– Ну, не этот же человек! – презрительным взглядом скользнув по сержанту, обронил Лесток. – Сегодня такие субъекты пользуются благосклонностью, а назавтра никто даже не потрудится пнуть их ногой. Шубин впал у великой княжны в немилость и возить ее больше не будет.

– Это мы еще посмотрим! – крикнул зазнавшийся фаворит, схватил поводья и сам взлетел на козлы.

Лесток улыбнулся, он достиг своей цели и возвратился с известием, что Шубин с санями готов. Обрадованная Елизавета протянула ему руку. Лесток поцеловал ее и затем галантно подал шубу, в меха которой красивая влюбленная женщина вскользнула с грациозной гибкостью. Когда она устроилась в санях, Шубин размашисто щелкнул длинным кнутом, не преминув при этом задеть по спине маленького француза. Лихие кони неистово рванули с места, а вскипевший от ярости французик крикнул вслед дерзкому выскочке:

– Ты у меня, подлец, еще за это поплатишься!

Прибыв к императрице, великая княжна застала ее уже в окружении всего двора, все присутствующие, – закутанные, как ни странно, в шубы, – были готовы в любой момент поспешить к распахнутым окнам и на балконы, поскольку ожидалось одно из тех сумасбродных зрелищ, какие изобретательная жестокость Бирона любила время от времени устраивать для увеселения своей коронованной рабыни.

Царица Анна, крупная, дородная дама с заурядными, но добродушными чертами лица, накинув на ноги роскошную шкуру, восседала в кресле-качалке и зябко куталась в большую шубу из красного бархата, отделанную горностаевым мехом. Царевна Елизавета поспешила к ней и, точно пользующийся особым предпочтением ребенок, опустилась перед ней на колени, целуя ей руки, а в это время губы измученной подагрическими болями царицы нежно коснулись ее красивого лба.

– Славно, что ты пришла, Лиза, – промолвила она на тягучем курмаркском наречии, – твое приветливое личико всякий раз подбадривает меня, и мне всегда хочется, чтобы ты была рядом. А как хорошо ты сегодня выглядишь, милая, меха, которые всех нас делают такими неуклюжими, тебе очень к лицу, тебе они придают пышность и даже величие. Ах! Кабы я была еще такой молодой!

– Ну, а вы как себя чувствуете? – спросила Елизавета, продолжая стоять перед ней на коленях. – Надеюсь, лучше?

– Получше, но все же нехорошо. Ох, эта ужасная подагра! – вздохнула царица. – Ты вот, Лизонька, такая здоровая, я могла бы тебе завидовать, кабы так не любила тебя.

Императрица Анна и в самом деле относилась к молодой и красивой цесаревне благосклонно. Этому в немалой степени способствовало образование Елизаветы. Ведь Анна, подобно матери Елизаветы, Екатерине I[14], долгое время не умела ни читать, ни писать, и лишь в зрелом возрасте была научена Остерманом, которого только за это так высоко и ценила, читать и выводить свое имя.

На то, какую важность она придавала образованию, указывает один из ее рескриптов от тысяча семьсот тридцать седьмого года, под угрозой наказания предписывавший всем молодым дворянам научиться читать, писать, считать и танцевать.

Познания же Елизаветы намного превосходили этот школярский уровень: она прекрасно танцевала, читала, писала и бегло говорила по-русски, по-немецки и даже немного по-французски, кроме того, неплохо разбиралась в географии и истории, но, прежде всего, превосходно играла на клавесине и обладала дивным, поставленным по лучшей итальянской методе певческим голосом.

Когда очаровательная молодая женщина, унаследовавшая живой характер от своей матери, сидя у Анны в ногах, читала ей вслух или, аккомпанируя себе на клавесине, пела ей чудесные песни, императрица была беспредельно счастлива, а поскольку она оставалась бездетной, Елизавета не сомневалась, что облюбована ею на роль наследницы короны.

Тем сильнее было ее разочарование, когда императрица, нежно гладя ее, продолжала:

– Ты, Лизонька, вообще очень счастливый человек, тебе неведомы муки правления и, слава Богу, ты их никогда не узнаешь, вся твоя жизнь может быть посвящена удовольствиям и... любви, – едва слышно закончила она.

– А я бы с большим желанием посвятила себя отечеству и моему народу, – быстро промолвила Елизавета, – мои дни проходят однообразно и лишены смысла, точно дни какой-нибудь обыкновенной купчихи, растрачиваемые только на то, чтобы придумывать наряды; какое чувство может сравниться с тем, когда правишь огромной державой, когда в твоих руках сосредоточено счастье миллионов подданных, когда ты можешь совершать деяния, которые обессмертят твое имя.

– Все это красивые фантазии, которые у тебя быстро развеялись бы, – вздохнула царица. – Мы, бедные женщины, не созданы для того, чтобы властвовать, мужчины умеют подчинить нас, носим ли мы крестьянский сарафан или горностаевую мантию властительницы.

– Напротив, – возразила Елизавета, – если бы я обладала верховной властью, то скипетр стал бы в моих руках волшебным жезлом, который исполнял бы мое любое, даже самое сумасбродное, желание, что же касается мужчин, то каждого из них я превратила бы в своего раба.

– Как Шубина, например, – едва слышно отозвалась царица. Елизавета густо покраснела и промолчала.

– Поверь мне, – продолжала императрица, – если тебе и хочется носить горностаевую мантию, то лишь потому, что это украшение еще больше подчеркнуло бы твою властную красоту. Сейчас ты беззаботна и весела, а тогда узнаешь, что такое бессонные ночи, когда из ночной тьмы нам являются призраки и обвиняют нас. – Императрицу передернуло от нахлынувших видений. – С меня хватит. Хотя вины за собой я не чувствую, но кровь, проливаемая Бироном, вопиет против меня…

Звуки оглушительной музыки вовремя отвлекли несчастную женщину от ее кошмарных снов.

– Свадебный поезд идет, – воскликнула великая княжна, точно шаловливый ребенок, вскочила на ноги и выбежала на балкон. Императрица, с трудом и неохотно двигавшаяся из-за подагры, была тоже медленно вывезена на свежий воздух двумя камергерами, этими родовитыми слугами монархини, некоторые придворные обступили обеих царственных женщин, другие торопливо устремились к окнам.

– Впервые выходит так, что я соглашаюсь с Бироном, – сказала царица, – за преступление, какое совершил этот князь Голицын, следовало бы, на мой взгляд, покарать даже еще суровее.

– Что же такого он натворил? – полюбопытствовала Елизавета Петровна.

– За границей он перешел в лоно римской церкви[15], – ответила Анна с выражением крайнего негодования, – по закону я должна была бы наказать его публичной поркой или отправить в Сибирь, но Бирон, который, как тебе известно, просто неутомим на всякие выдумки…

Елизавете вспомнилась сцена минувшей ночью, и холодок пробежал у нее по спине.

– Бирон, – между тем продолжала Анна, – придумал ему исключительно забавное наказание, чтобы одним махом поставить на место всю эту старорусскую знать, которая настроена к нам так враждебно. Этот спесивец, князь Голицын, должен жениться на простой прачке. Ну разве это не достойная расплата? На эту свадьбу каждая народность нашей державы должна была представить по нескольку пар своих представителей, которые за наш счет справили себе новые национальные костюмы, а после шествия, праздничного застолья и бала, Голицын должен провести первую брачную ночь со своей прачкой в ледяном дворце.

14

Екатерина I Алексеевна (Марта Скавронская) (1684–1727) – вторая жена Петра I и мать Елизаветы, российская императрица с 1725 г. Возведена на престол гвардией во главе с А. Д. Меншиковым, который стал фактически на этот период правителем государства. При ней был создан Верховный тайный совет.

15

Голицыны были весьма разветвленным родом. Здесь речь идет о князе Михаиле Алексеевиче Голицыне, который, женившись на итальянке, сам принял католичество. Впоследствии брак с ней был расторгнут. Этот Голицын имел при дворе прозвище Квасник (императрица Анна однажды облила его квасом) и играл там роль шута. Есть предположения, что сама императрица и придумала эту потешную свадьбу. В роли невесты на самом деле выступала калмычка Авдотья Ивановна Буженинова (названная так по любимому блюду императрицы). Описание этой свадьбы автор мог почерпнуть из «Записок Манштейна о России. 1727–1744», напечатанных в приложении к журналу «Русская старина», СПб., 1875 г.