Страница 14 из 29
8
Тихая жизнь великой княжны
С того момента, когда Елизавета через Лестока узнала, что Миних подозревает лично ее и ее маленький двор в политических планах и судя по этому держит их всех под строгим надзором, она еще больше, чем до сих пор, отдалилась от общественной жизни. Ее небольшой дворец в Петербурге все лето тысяча семьсот сорок первого года являл картину совершенной идиллии.
Она неизменно вставала с рассветом и, пока роса, серебрясь, еще лежала на листьях и травах, спешила пройтись по обсаженным деревьями аллеям своего тенистого парка, и ее красивый голос тогда, вступая в состязание с птицами, разливаясь звенел среди зелени. В эту раннюю пору она, как ей представлялось, еще не бралась толком за свой туалет, что, впрочем, не мешало ей всегда быть одетой, соответственно времени суток и ситуации, с большой тщательностью и роскошным великолепием. Ночью она, подобно олимпийской богине, покоилась в облаке драгоценных брюссельских кружев среди белых шелковых подушек, а проснувшись, совала ноги в пару прелестных домашних туфель из красного бархата, набрасывала на плечи утренний халат из белого шелка с большой байтовой складкой сзади и маленькой наколкой, придававшей ее облику еще большую грациозность, схватывала непослушную россыпь пышных волос. Затем она пила шоколад на террасе, и ее белые пальцы были заняты тем, что отщипывали от мякиша белого хлеба маленькие кусочки и бросали их зябликам, черным дроздам, воробьям и малиновкам, с чириканьем окружавшим ее и нередко с забавным ожесточением сражавшимся за ее дары. Иной раз там или здесь по темному стволу ели сбегала игривая белка, закручивала кверху пушистый хвост и с любопытством разглядывала ее черными бусинками глаз.
Насытившись детской игрой с всевозможной порхающей и щебечущей живностью, она вторично принималась за свой туалет. На сей раз она одевалась в темные, исполненные достоинства цвета, ибо наступало время, когда с придворной дамой она отправлялась в церковь.
С благоговением помолившись, поскольку она была столь же набожна, как и жизнерадостна, великая княжна надевала узкое платье для верховой езды и маленькую треуголку на напудренный белоснежный парик. Граф Шувалов к тому времени подобно рабу, смиренно дожидавшемуся своей прекрасной повелительницы, уже стоял с лошадьми во дворе дворца. Елизавета приветствовала его легким кивком, он протягивал ладонь для опоры, она ставила на нее маленькую свою ножку и таким образом с неподражаемым проворством вспархивала в седло. Сидя верхом на лошади, она напоминала молодую победоносную царицу амазонок, и когда лихо скакала вдоль берега Невы, пожалуй, всякий человек, завидев ее, останавливался, чтобы проводить взглядом отважную красавицу, умеющую так изящно покачиваться в седле. На обратном пути она нередко задерживалась возле казармы Преображенской гвардии, к которой выказывала особое расположение, преображенцы же, в свою очередь, с искренним воодушевлением отвечали ей взаимностью.
Как только Елизавета показывалась на горизонте, гренадеры, солдатские жены и дети высыпали на улицу, и стоило ей осадить своего взмыленного рысака, как ее мгновенно обступала их большая военная семья; со всех сторон тогда раздавались крики: «Матушка Елизавета Петровна, как-то ваше здоровьечко?»; здесь какой-то гвардеец похлопывал ее лошадь по холке, там сержантская баба стряхивала пыль с ее шлейфа, а за спиной солдатская ребятня бурно выражала свой восторг.
Только вернувшись с верховой прогулки царевна, всерьез принималась за туалет. Потом в великолепном шелковом платье французского пошива, украшенном кружевами и тянущимся позади него длинным, как на придворном балу, шлейфом, она выходила к обеду, который обычно проходил наедине с госпожой Куряковой, поскольку любила поесть весьма сытно, запивая обильно вином изысканные блюда своего французского повара. После трапезы она спала. Затем переодевалась для приема своих ежедневных гостей: Шувалова и Лестока. С этой парой и с придворной дамой проводила она послеполуденные часы в саду за такими, которые совершенно успокаивали бдительность миниховских шпионов. Пока имелся запас новостей, анекдотов или происшествий скандальной хроники, все весело болтали друг с другом, причем любящий посплетничать языкастый французик с его шутками неизменно играл здесь первую скрипку. Елизавета никого так охотно не слушала как его, потому что была настоящей женщиной, для которой складные выдумки значили куда больше, нежели аргументы. Когда эта материя иссякала, они шли играть в воланы на небольшом травянистом корте, и при этом великая княжна всегда находила удобный случай прирожденной грацией и неподражаемой привлекательностью движений всякий раз как-то по-новому привести в восторг своих обожателей. Иногда маленькая веселая компания запускала воздушного змея или играла в прятки в густых кустарниках и на аллеях. Если гремела гроза или лил дождь, они устраивались в маленьком салоне наверху и перекидывались в карты.
По окончании ужина оба господина откланивались и удалялись, однако Шувалов лишь для того, чтобы спустя некоторое время воротиться обратно через заднюю калитку сада и потайную дверь во дворце. Когда великая княжна заканчивала свой кокетливый туалет на ночь, она нажимала скрытую в стене спальни кнопку, настенная драпировка подавалась назад, и в комнату входил любовник, чтобы броситься к ногам упоительно прекрасной женщины, поджидавшей его в ослепительном неглиже.
Этот уютный покой и радостное счастье любви царевны были на короткое время нарушены единственный раз, когда соправительница Анна Леопольдовна вызвала ее вдруг к себе и сообщила ей, что Тахмас Кули-хан, известный также под именем Надир-шаха[34], могущественный и баснословно богатый владыка Персии, добивается ее руки. Слава о ее исключительной красоте докатилась до самых отдаленных уголков Среднего Востока и побудила великого шаха отправить в Петербург посланцев с богатыми дарами, которые должны были убедить царевну последовать за ними в их сказочную страну.
Ответом Елизаветы был заливистый смех.
– Вы недостаточно серьезно воспринимаете это, царевна, – начала Анна Леопольдовна. – Надир-шах самый красивый мужчина, какого вы только можете себе представить, он просто создан для того, чтобы удовлетворить самую необузданную фантазию жаждущей любви, наслаждений и блеска женщины. Неизмеримые сокровища заполняют его возведенный с азиатской роскошью дворец, который уже сам по себе является целым городом. Тысячи рабов с предупредительным смирением ожидают знака своего повелителя, мгновенно кидаясь исполнить любое его желание. Став владычицей одной из крупнейших держав Востока, вы проложили бы России дорогу в Центральную Азию и таким образом сумели бы блестящими успехами увенчать политику своего великого и незабываемого отца...
– Но герцогиня, – перебила ее Елизавета, – я ведь уже столько раз вам говорила, что так же мало подхожу для государственных дел, как и для брака. Я не могу поверить, что вы хотите сделать меня несчастной...
– Напротив, – сказала Анна Леопольдовна, – все мы, не исключая и Миниха, все мы в ваших же интересах желаем, чтобы вы благосклонно выслушали персидских посланцев, ибо вы без сомнения достойны трона, так почему же вы отказываетесь от одного из самых могущественнейших, который столь лестным образом вам предлагается?
Анна Леопольдовна говорила царевне правду, однако не полную правду, ибо сколь бы малоспособной к рискованным политическим предприятиям она ее ни считала, она тем не менее, точно так же как и Миних, предпочла бы все-таки видеть Елизавету скорее в далекой Персии, нежели в Санкт-Петербурге.
– Я не гожусь для трона, – ответила великая княжна, – оставьте мне, герцогиня, ту веселую и беззаботную жизнь, которую я веду, и дозвольте мне отклонить сватовство шаха. Если же вы хотите, чтобы я покинула Россию, то я предпочла бы отправиться во Францию или Италию и там точно так же жить в свое удовольствие, как живу здесь.
34
Надир-шах (1688–1747) – шах Персии (с 1736 г.) из рода Афшар; изгнал из Ирана афганцев и османов из Азербайджана и кавказских провинций, в 1737–1739 гг. завоевал значительную часть территории Индии и Средней Азии. Убит.