Страница 13 из 17
В этом стеклянном аквариуме царила сказочная тропическая рыбка. Рыбке было лет двадцать, и выглядела она очень строгой. И оттого, что она была строгой, казалась еще моложе и красивее. Я поздоровался с ней и сказал:
— Вы похожи на подсолнух. У вас длинные желтые волосы, черные глаза, а сама вы тоненькая и в зеленом костюме.
На что она мне ответила:
— Вам было назначено на тринадцать часов, вы опоздали на семь минут.
Я сказал:
— Ваш вахтер виноват. Он продержал меня восемь с половиной минут, рассматривая удостоверение.
— Объясните все профессору Панафидину. Александр Николаевич сам никогда не опаздывает и не любит, когда это делают его визитеры. Теперь сидите ждите, у него товарищи, он освободится минут через сорок.
— Прекрасно, — сказал я. — У вас буфет или столовая есть?
— На нашем этаже есть буфет, — не выдержала, улыбнулась рыбка. Видимо, ее рассмешило, что я из неудачи хочу извлечь вполне конкретную пользу. — Приятного аппетита.
— Спасибо. — И я отправился искать гастрономический оазис в этой стеклопластиковой канцелярской пустыне.
В другом аквариуме, точно таком же, как тот, где обитала тропическая рыбка-секретарша, стояла кофейная экспресс-машина и за дюжиной столиков расположилось довольно много людей. На меня не обратили ни малейшего внимания, я взял свою чашку кофе с бутербродами, сел за свободный стол в центре комнаты и не спеша огляделся. За соседними столиками люди были озабочены и беззаботны, молоды и зрелы, веселы и мрачны, и разговоры их прозрачным мозаичным куполом висели над моей головой:
— Да что ты мне баки заливаешь? При чем здесь эффект Мессбауэра?..
— В доме обуви вчера давали сапоги на платформе по восемьдесят рэ. Потряска!..
— Перцовскому оппонент диссертацию валит…
— Брось ты, его Витторио Гасман играет. Он раньше в «Обгоне» снимался…
— А вы еще продукт на ЯМР не сдавали?..
— Да не надо ему было за фосфозены браться. Он же в этом ничего не петрит…
— Конечно, везун — и все. Ему «Арарат» с золотыми медалями сам в руки упал…
— А мы на осциллографе сняли все кривые. Не-а, с кинетикой вопросов нет…
— Валька Табакман в отпуске на Чусовой был. Икону обалденную привез — пятнадцатистворчатый складень, закачаешься. Он ее глицеральдегидом чистит…
— В Сибирском отделении кремнийорганики нужны. Если с катализом сорвется, ты подумай…
— Ну и жуки! Пронякин только отбыл в ИОНХ, они тут же притащили в дьюаровском сосуде пять литров пива и в муфеле шашлыка нажарили — красота…
— Галке муж из Болгарии дубленку привез…
— А зачем? Можно ведь рассмотреть физической смысл кольца Мёбиуса…
— Ничего не значит — Сашку Копытина у нас четыре года младшим продержали, а в Нефтехиме он за два года докторскую сделал…
— А я плюнул на все, везде наодолжался и за кооператив внес. Две сто — Северное Чертаново…
— Панафидин строит сейчас какую-то грандиозную установку…
— У Риммочки в субботу день рождения был…
— Пенкосниматель — ваш Панафидин…
— Талантливых людей никто не любит…
— Девчонки из его лаборатории стонут — присесть некогда…
— Панафидин лентяев не держит…
— Он себе «жигуля» красного купил…
— Рожа у него самодовольная…
— Бросьте, девочки, он очень цельный человек…
— … Панафидин…
— … Панафидин…
В стерильно чистом кабинете и намека не было на так называемый творческий беспорядок. Каждая вещь стояла на своем месте, и чувствовалось, что, прежде чем поставить ее сюда, хорошо подумали. Но, пожалуй, больше всего на месте был хозяин кабинета. Такого профессора я видел впервые в жизни: ему наверняка и сорока еще не было. Жилистый, атлетического вида парень в элегантных очках, шикарном темно-сером костюме «эври-тайм», ярком, крупно завязанном галстуке с платиновой булавкой. И лицо, безусловно, «штучное» — я на него просто с завистью смотрел. Длинные соломенно-желтые волосы, могучие булыжные скулы, чуть впалые щеки, несокрушимый гранит подбородка. А за продолговатыми стеклами очков, отливающих голубизной, льдились спокойные глаза умного, хорошо знающего себе цену мужчины.
И от всего этого человеческого монолита, свободно расположившегося в удобном кресле за сверкающей крышкой пустого письменного стола, веяло такой железной уверенностью, таким благополучием, такой несокрушимой решимостью сделать весь мир удобным для потребления, что я немного растерялся и сказал как-то неуверенно:
— Вам должны были звонить обо мне. Я инспектор МУРа Тихонов…
— Очень приятно. Профессор Панафидин. Прошу садиться.
И я сразу обрел утраченную на мгновение уверенность, потому что из этого сгустка целенаправленной человеческой воли тоненьким голосом пропищала обычная людская слабость — рядовое маленькое тщеславие, ибо в традиционной формуле приветствия и знакомства я уловил горделиво-радостное удовольствие от произнесенного вслух своего титула — символа принадлежности к особому кругу отмеченных божьим даром людей. И еще я понял, что профессорское звание Панафидин носит недавно.
Я уселся в кресло, протянул Панафидину криминалистическое заключение и отдельный листок с вычерченной экспертами формулой вещества, извлеченного из пивной пробки.
— Нам нужна ваша консультация по поводу этого вещества. Кем производится, где применяется, для чего предназначено.
Панафидин бегло прочитал заключение, придвинул листок с формулой и внимательно рассматривал ее; при этом он шевелил верхней губой и указательным пальцем двигал по переносице очки. Я разглядывал пока кабинет. На подоконнике лежала прекрасная финская теннисная ракетка, а в углу, рядом с вешалкой, белая спортивная сумка с надписью «Adidas» — предмет вожделения всех пижонов. Панафидин поднял на меня сине-серые, чуть мерцающие, как влажный асфальт, глаза, спросил:
— А у вас что, есть такое вещество? — и мне показалось, что он взволнован.
— У меня — нет, — сказал я.
Я готов был поклясться, что Панафидин облегченно вздохнул. Отодвинув листок, сказал с холодной усмешкой:
— Ваши эксперты ошиблись. Это артефакт. — И снисходительно пояснил: — Искусственный факт, научная ошибка, небыль.
— Почему? — настороженно спросил я, совершенно отчетливо заметив растянутый на несколько мгновений перепад настроения Панафидина.
— Потому что такого вещества, к сожалению, еще не существует. — Панафидин кивнул на листок с эскизом формулы. — Эта штука называется «Пять-шесть диметиламинопропилидендесять-семнадцать-дигидрооксибен-зоциклогептан гидрохлората». Похоже на сильнодействующее лекарство триптизол, но, видимо, во много раз сильнее за счет аминовых групп…
— Как же вы можете запомнить такое? — с искренним недоумением спросил я.
— Во-первых, я читаю по формуле, — усмехнулся Панафидин. — Во-вторых, мы сами занимаемся этим. Довольно— давно. И, к сожалению, пока безрезультатно.
— То есть вы хотите сказать, что науке неизвестно это вещество?
Видимо, я сказал что-то не так, потому что Панафидин снова — еле заметно — усмехнулся и пояснил:
— Химикам известно это соединение, но только на бумаге. Получить его, хотя бы лабораторно, «ин витро», нам пока не удается.
— Чем же объясняется ваш интерес к этому соединению?
— По нашим представлениям, это транквилизатор гигантского диапазона действия. Существование такого лекарства могло бы произвести революцию в психотерапии…
— В чем отличие его от существующих транквилизаторов?
Панафидин задумчиво покрутил пальцем на столе зажигалку — красивую обтекаемую вещицу, похожую на кораблик, — внимательно посмотрел на меня:
— По-видимому, вы в этих вопросах не совсем компетентны, поэтому я постараюсь упростить все до схемы. Суть состоит в том, что двадцать лет назад доктор Бергер выпустил из бутылки джина, которому ученые присвоили название «транквилизатор», то есть «успокаивающий». Началась эра прямого воздействия химии на психическое состояние человека. В целом это было исключительно своевременное открытие, потому что неизбежные вредные последствия научно-технического прогресса — умственные перегрузки, бешеный поток информации, уровень шума, общий темп жизни — все стало обгонять способность нашей психики прилаживаться к переменам в мире.