Карский рейд

— Что вы говорите, Чаплицкий!

— Да, да! Связь установлена. Вчера поздно вечером пришло сообщение от Миллера...

Берс подозрительно посмотрел на него:

— Интересно, но недостоверно. Вы — здесь, Севрюков — в Лондоне, а вчера у вас — сообщение?

— Ну и что?

— Это похоже на сочинения господина Жюля Верна.

Чаплицкий засмеялся:

— Вы мне не верите?

— Я— то вам верю, — пожал плечами Берс. — Но вы, судя по вашему рассказу, совсем не доверяете мне!

Чаплицкий закурил, выпустил в потолок клуб дыма:

— Берс, не говорите красиво. Вы мне верите, и я вам доверяю. Но не хочу обременять вашу память лишними сведениями. Если вам случится попасть в подвалы Чека, сами же будете меня благодарить.

— За что? — удивился Берс.

— За то, что вам вспомнить нечего...

К их столу подошел оборванный опухший человек в драных офицерских сапогах, долго недоверчиво всматривался в Чаплицкого и, наконец, бросился к нему:

— Петр Сигизмундович, голубчик! Дайте обнять вас, господин каперанг!

— Тсс— ть! — оборвал его Чаплицкий, резко толкнул его в живот, и тот плавно плюхнулся на стул.

Чаплицкий наклонился к нему и сказал сквозь зубы:

— Еще раз на людях обнимешь — застрелю! Дурак! Твое счастье, что я тебя уже давно высмотрел, Колыванов.

— Слушаюсь! — подавленно прошептал Колыванов.

А Чаплицкий кивнул на него ротмистру:

— Полюбуйтесь, Берс, на нашу гвардию: поручик Семеновского полка Алексей Дмитриевич Колыванов. — И, повернувшись к офицеру, гневно бросил: — В каком вы виде?!

— А что делать? Как жить? — Из глаз Колыванова по опухшему лицу потекли пьяные бессильные слезы. — Документов нет, денег нет, в комендатуру идти боюсь — в расход могут пустить. От голода памороки случаются...

Он высморкался в грязную серую тряпицу, стыдливо упрятал ее в карман, сказал обреченно:

— Каждый день в облаву попасть рискуешь... Разве что самогоночки стакан засосешь — на душе отпускает...

Чаплицкий сказал строго:

— Стыдитесь Колыванов, вы же офицер! Разве можно так опускаться?

Колыванов резко отшатнулся от него. Потом снова наклонился к Чаплицкому и сиплым шепотом проговорил:

— Да вы зря, Петр Сигизмундович, голубчик... Зря срамите вы меня... у вас ведь одно передо мною преимущество — совесть у вас молчит...

Зло прищурился Чаплицкий:

— А ваша совесть бьет в набат... пустых бутылок?

Колыванов медленно покачал головой:

— Моя совесть, как крыса, в груди ворошится... Все сердце выела. Только она... да страх остались, да срам горький за все, что мы тут наворотили...

— Что ж мы такого наворотили? — неприязненно пробормотал Чаплицкий.

А Колыванов вдруг пьяно выкрикнул:

— Родину— мамку мы снасильничали, вот что...

— Прекратите истерику, ну! — прошипел Чаплицкий. — Баба несчастная.

Колыванов замолчал, опустил голову.

К столу подошел Федор Муратов, наклонился к Чаплицкому:

— Петр Сигизмундович, извольте пожаловать в кабинет, ждет вас брат Тиша.

Чаплицкий добро засмеялся, хлопнул по плечу Колыванова:

— Не тужите, поручик, все еще будет в порядке. Сейчас вас накормят, дадут выпить, отогрейтесь, а потом вместе пойдем отсюда... — Он встал, велел Муратову: — Федечка, приласкай моего друга...

Когда отошли на несколько шагов, Чаплицкий быстро шепнул трактирщику:

— Какой— нибудь варнак у вас найдется?

Муратов склонил голову:

— Завсегда под рукой, Петр Сигизмундович.

— Тогда, Федя, с этим... «другом» моим... Закончи. Совсем... Понял?

— Понял!

Они вошли в заднюю комнату трактира — «кабинет», — где их встретил с распростертыми объятиями Тихон Муратов.

— Дорогим гостям честь и место!

Чаплицкий, обнимая хозяина, сказал Берсу:

— Знакомьтесь, ротмистр. Это мой друг, советчик и верный помощник Тихон Савельевич Муратов. — И обернулся к Тихону: — Что, Тиша, плохо живем?

— Хуже некуда, Петр Сигизмундович. Голодуют людишки шибко, до края дошли.

Чаплицкий бросил насмешливо:

— А тебе их, Тиша, жалко?

Муратов с жаром возразил:

— Не— е! Чего их жалеть! Это им только помстилось, будто все — всем стадом, значит, — могут сладко есть да пить. Не было так никогда и не будет. Звереют они, однако. Боюсь, конец нам всем, ежли избавление не придет.

— Вот я и пришел, чтобы мы вместе приблизили час избавления, — серьезно сказал Чаплицкий.

— Мы с братом всегда готовые, — твердо заверил Тихон.

Чаплицкий остро сощурился:

— И в случае беды Чека не испугаешься?

Тихон махнул рукой:

— Э, пустое... в писании сказано: «Не по своей воле ты создан, не по своей воле ты родился, не по своей воле ты живешь, не по своей воле и помрешь...»

Тихон истово, торжественно перекрестился, глядя на угол, где раньше висели образа.

Чаплицкий встал, обнял его, троекратно расцеловал. Подумал, сказал:

— Большевички, Тихон, хотят, как говорили древние люди, — «Агнаэ эт игнис интердикцио, хок эст эксилиум» — запретить нам пользоваться огнем и водой...

— Это как? — не понял Тихон.

— Ну, изгнать нас. А еще лучше — совсем изничтожить.

Только хрен у них это получится. Так что, давай к делу, Тиша.

— Слушаю, Петр Сигизмундович!

— У тебя здесь место людное, на юру, много людей шастает. Место — лучше не надо! Здесь у нас будет и штаб, и арсенал, и сборный пункт верным людям.

— А что мыслишь себе, Петр Сигизмундович?

— А мыслю я вот что. Среди людишек — голод, тоска, брожение. За весну— лето дожуют остатки продовольствия, уже и гуляша из тюленины не получишь — ни за какие деньги. Так, нет?

— Так точно.

— Ну, вот большевики и хотят морским проходом пригнать сюда сибирский хлебушко. Если мы им это поломаем, к осени начнут жрать друг друга — им из Центра везти не на чем... Да и нечего... Тогда и крикнем восстание по всему Северу. Все на него поднимутся!

Тихон раздумчиво кивнул:

— Дай— то, господи! А Англия как?

— Поможет.

— Ну, с богом! С богом! Прошу вас к столу...

Стол, будто скатерть— самобранка, был уже уставлен дорогими яствами, совсем, кажется, позабытыми напитками. Тихон откупорил бутылку нежинской рябины на коньяке, принялся разливать по рюмкам.

Чаплицкий, обняв его за плечи, спросил со смехом:

— Тиша, помнишь, как мы с тобой по документам серба Ясковича отправляли за границу Александра Федоровича Керенского? Дурня этого?...

— Как не помнить! А что?

— Глупость сделали, надо было его повесить.

— А что — мешает, нешто?

— Да нет, просто было бы приятно вспомнить!

Тихон захохотал:

— Это уж да! Это уж точно!

Чаплицкий согнал с лица улыбку.

— Ну, а теперь за работу, Тихон. Мне срочно нужны верные люди...

— Много?

Чаплицкий посмотрел ему в глаза, прищурился, доверительно сказал:

— Ох, много, Тиша. Сколько можно — всем дело найдется. Я думаю, у вас с Феденькой есть на примете...

— Есть, — твердо ответил Тихон. — Хорошие люди. И не только на примете.

— Это как? — недопонял Чаплицкий.

— Несколько господ офицеров от корпуса отстали... У нас столуются... а кой— кто и кров над головой имеет... Есть и другая публика — штатские, но боевые...

— Во— он как! — Чаплицкий был очень доволен.

Тихон преисполнился гордостью:

— А как же! Небось народ мы крепкой закваски! Если дозволите — представлю.

— Очень хорошо, Тиша. Только не всех сразу. И насчет меня покороче: начальственный, мол, господин, необходимыми полномочиями облечен, и... хватит с них.

Тихон развел руками, показывая, что уж ему— то подобная азбука ни к чему.

Он усадил за стол дорогих гостей, убедился в том, что у них прекрасный аппетит, выпил с ними рюмку рябиновой настойки и умчался.

Не прошло и десяти минут, как он вернулся с двумя людьми: высоким, подтянутым, опрятно одетым блондином и полным, в крестьянском армяке, с большой лысиной и мешками под глазами.