Страница 3 из 17
Лондон, 1961
Верный своим привычкам Брюс Стерджесс явился в конференц-зал за четверть часа до начала совещания. Порепетировал со слайдами, следя, чтобы изображение, отбрасываемое на экран лучом проектора, четко и ясно просматривалось из всех углов помещения. Наладив резкость, он подошел к окну и оглядел новый административный корпус, строившийся напротив старого. С фундаментом возились целую вечность, но уж когда закончили, здание быстро пошло в рост, и по меньшей мере два ныне здравствующих поколения горожан обречены, как впервые, восхищаться его силуэтом. Стерджесс позавидовал строителям, позавидовал зодчим. «Вот кто и впрямь возводит себе прижизненные памятники», — подумал он. Зал понемногу заполнялся. Первым пришел Майк Хортон, потом энергичный Барни Драйсдейл, на пару с которым Стерджесс накануне вечером изобретал всякие тактические хитрости за обильной выпивкой в пабе «Белая лошадь» у Трафальгар-сквер. Они с Барни засиделись в крохотном тесном баре, чья клиентура состояла в основном из сотрудников соседнего южноафриканского посольства, обсуждая вероятный ход сегодняшнего совещания. Барни подмигнул Брюсу и принялся перебрасываться дружелюбными репликами с шефами подразделений, рассаживавшимися вокруг большого полированного дубового стола.
Сэр Альфред Вудкок вошел, как обычно, последним и на подгибающихся ногах проследовал к своему креслу во главе стола. Брюс Стерджесс произнес про себя то, что произносил каждый раз, когда сэр Альфред там устраивался: «Хочу сидеть на твоем месте». Все тут же прикусили языки, кроме Барни: тот не сумел вовремя заглушить свой бас, и финальную гласную ему пришлось тянуть в полной тишине.
— Ой… виноват, сэр Альфред, — сказал он с хриплой горчинкой.
Сэр Альфред скривился; пожалуй, один Барни мог вычитать в этой усмешке не только злобу, но и снисходительность великодушного патриарха.
— Доброе утро, господа… мы собрались здесь прежде всего затем, чтобы поговорить о теназадрине, который должен бы обеспечить нам лидирующие позиции на рынке лекарств… выражаясь точнее, Брюс доложит, в силу каких таких достоинств данный препарат обеспечит нам лидерство. Брюс? — повел подбородком сэр Альфред.
Стерджесс поднялся, словно его подбросило. Не отводя глаз от кислой мины Майка Хортона, с театральной оттяжкой включил проектор. Чертов Хортон пропихивает в рекламную смету какую-то убогую микстуру против стоматита. Куда ему тягаться с тена-задрином. Брюс Стерджесс очень надеялся на этот препарат; но еще больше Брюс Стерджесс надеялся на Брюса Стерджесса.
— Спасибо, сэр Альфред. Господа, я постараюсь убедить вас в том, что, если компания откажется от раскрутки теназадрина, она упустит шанс, который фармакология предоставляет нам раз в четверть века, не чаще.
И Брюс Стерджесс действительно постарался. Хортон ощущал, как атмосфера холодной сдержанности, царившая в зале, смягчается. Он фиксировал растроганные кивки, оживленные поерзыванья. Постепенно во рту у него пересохло; сейчас бы глоточек родимой микстуры против стоматита. Жаль, за ее производство примутся, судя по всему, еще весьма и весьма не скоро.
Индзастройка
В хоккейной маске довольно душно, но такими уж их изготавливают. Лучше на эти темы не думать. Однако маску явно варганил какой-нибудь выдающийся халтурщик, черт. Квартал мы предварительно обнюхали до кирпичика, выяснили, насколько хозяин тароват и на что его деньги тратятся. Надо отдать должное Культяпому: соглядатай он классный. Кстати, за этими типами из коттеджей следить не так уж и трудно. Они рабы привычек, день их расписан по часам. И пускай они такими и остаются, потому как это выгодно для дела; а, по выражению Мэгги, все, что выгодно для дела, выгодно для Британии, цитирую близко к тексту.
Единственная подлянка заключалась в том, что дверь открыл не кто-нибудь, а эта курица Дорис. Ну и раз уж я выполнял обязанности тарана, то просто как следует пихнул ей меж ключиц, она и растянулась в прихожей ногами к порогу, грянулась всеми своими телесами и лежит там на полу, корчится, словно ее паралич разбил. Ни звука не проронила, не вскрикнула, ничего. Я вошел и захлопнул дверь. Лежит, и все; жутко умилительно; представляете, как я на нее разозлился? Бэл наклоняется и приставляет ей к горлу нож. Едва она фокусирует взгляд на лезвии и осознает, что это, собственно, за штука, глаза выскакивают у нее из орбит. Потом она прижимает подол к коленкам. Я сдавленно ржу: захотеть ее, щекастую рухлядь, способен разве что полный псих. Бэл ровно говорит ей своим специальным ниггерским голоском, с вест-индским таким акцентом:
— Будешь молчишь, будешь живешь. Шутишь с нами шутки, завтра твоя белая жопа попадай телевизор, жынщна.
Бэл настоящий артист, этого у него не отнимешь. Он даже веки и губы под маской зачернил. Дорис молча его разглядывает, зрачки расширились, будто кто-нибудь накормил ее экстази. Туг возникает этот хмырь, ее муженек.
— Джеки… бога ради…
— ЗАТКНИ СВА ГРЯЗНУЮ ХАБАЛКУ! — ору я ему с шотландским выговором. — ЕСЛИ ХААЧЕШЬ ПАЛЧИТЬ СВА БАБУ ЦЕЛОЙ, ЗАТКНИСЬ, ПОЯЛ?
Он робко так кивает и просит:
— Пожалуйста, берите все что унесете, только не…
Я подхожу и сильно бью его затылком об стену. Бью три раза: первый ради дела, второй ради забавы — ненавижу таких вот ублюдков — и третий на счастье. Затем врезаю ему по яйцам коленкой. Он со стоном сползает по стене, сука недобитая.
— Яа велел те заткну-уться, хеар! Яа скаал заткнись и делай шо тея пап-росят, и таа не буэт бо-бо, поял?
Кивает, присмирел, вдавился в стену, дрочила жалкий.
— И теэрь, если падымешь шум, сынок, тая миссэс ею жись буэт на аптеку ра-або-тэть. Поял?
Кивает, у него уже полные штаны. Смешно, когда я был мальцом, люди то и дело жаловались моему старику — а он шотландец, — люди типа этого сраного мешка жаловались, что не понимают шотландского акцента. Это смешно потому, что всякий раз, как я проворачиваю подобные делишки, смысл до них доходит безошибочно, со всеми нюансами.
— Вод деберь бсе апстоаит роасдюдесно, — говорит Культяпый, прикидываясь коренным ирландцем. — Вод. Чичоас я буду воам дизнаделен, коль вы пдинеседе сюда бсе дедьги и доагоценнодти, коакие есть в добе. Вод. Положите бсе в эдод бакедик, не? Если не роашшумидесь, нам, пра, непдидется будить беддых бадышей тоам, даведху. Вод.
Разные акценты — отличная уловка, чтоб запутать мусоров. У меня хорошо выходит шотландский благодаря моим старухе и старику. Ирландский у Культяпого тоже неплох, хотя он иногда перегибает палку, а уж вест-индский говорок Бэла — шедевр, да и только. Муж, сука обдристанная, ходит по дому с Культяпым, а Бэл не отнимает ножика от горла жены и прижимает ее, чтоб не рыпнулась ненароком. На мой вкус, чересчур сильно прижимает, хмырь паршивый. Я же готовлю всем чай, что вовсе не так легко, когда на тебе перчатки и прочая амуниция.
— Пеэнье есть, мать? — спрашиваю у нее, но у несчастной телки и язык-то не шевелится. Она показйывает пальцем на сервант выше по лестнице. Я проверяю, что там есть. Ё-моё, пакетик «Кит-Кэт». Это ж объедение, и впрямь подзакусить было бы кстати. Чертова маска, до чего жарко в ней.
— Саись на кшетку даай, мамаш, — предлагаю ей. Она не двигается.
— Посаи ее на ее занницу, Бобби, — говорю я Бэлу. Он взгромождает ее на кушетку, приобняв одной рукой, словно лучшую, блин, подружку. Я ставлю перед ней чашечку.
— Токо не удумай пленуть чаэм в чу-нито морду, ма, — предупреждаю ее, — а то вишь, там детская наэрху? Буэт корм червяам!
— Я и не…— отстукивает она зубами. Бедняжка Дорис. Сидит себе дома, телик смотрит, и вдруг такое. Страшно представить, по правде-то говоря.
Бэл недоволен:
— Пей свой сраный чай, жынщна. Мой кореш Херсти готовить вкусный чай. Пить чай Херсти. Думать, мы твои шестерки? Белая сучка!
— Эй-эй, остыэнь. Дэушка нашего чаю не хочт, дэушка ваще чаю не хочт, — говорю я Бэлу, или Бобби, если на то пошло.