Страница 7 из 26
Хардинг работает и бормочет что-то.
Мэри – девушка лет 18, в заплатанном костюме сестры милосердия, с повязкой Красного креста.
– Отец, – говорит она, – почему бы тебе не поспать?
Хардинг. Как мне спать, когда моя работа может спасти бесчисленные жизни? Несчетные жизни.
Снаружи слышен выстрел. Хардинг идет к окну, за ним Мэри.
Аппарат снимает от Хардинга; в кадре больной Бродячей болезнью, убитый часовым, в луже крови. Площадь пустынна. Кадр пересекает мужчина, он тщательно обходит мертвеца и зажимает себе рот тряпкой, чтобы не заразиться.
Хардинг и Мэри.
Хардинг (говорит). Итак, наша санитария вернулась к кордонам и к убийству! Так боролись с чумой в средние века…
Он делает жест бессильного отчаяния, пожимает плечами, вскидывает руки и возвращается к рабочему столу.
Комната Ричарда Гордона, бывшего бортмеханика. Она похожа на все комнаты этого периода – грязная, с импровизированной или очень старой мебелью. Настоящей столовой посуды нет, есть только набор жестянок и глиняных банок, достойный бродяги. Сестра Ричарда, Джэнет, варит обед, печка топится дровами. Ричард Гордон сидит перед старым столом и, очевидно, ждет обеда. Он в глубоком раздумье.
Вместо того, чтобы подать обед, Джэнет отходит от печки, делает несколько шагов и смотрит куда-то в пространство.
Ричард (оторвавшись от своих мыслей, глядит на нее с возрастающим ужасом и быстро встает с места). Что с тобой, Джэнет? Опять сердце? (Он щупает ее пульс. В глубоком волнении.) Я уложу тебя в постель, сестра!
Джэнет угрюмо молчит. Она качает головой. Ричард очень нежно пытается уговорить ее лечь.
Опять в лаборатории Хардинга. Хардинг у микроскопа. Мэри возле него.
Хардинг (рассматривает какой-то препарат и, не оглядываясь, говорит). Йоду, пожалуйста!
Мэри делает шаг к нему. В руках у нее какой-то сосуд. Она смотрит на него и наклоняет, чтобы проверить себя. Она не в силах заговорить, потому что понимает значение своего ответа.
Хардинг. Мэри! Сделай милость, йоду!
Мэри. Йоду больше нет, папа. Осталась одна капля.
Хардинг (оборачивается, словно его ударили кинжалом). Больше нет йоду?
Мэри в ответ качает головой.
Хардинг (в полуобморочном состоянии садится). Боже мой! (Он закрывает лицо руками. Говорит чуть не с рыданием в голосе). Что пользы пытаться спасти обезумевший мир от заслуженной кары?
Мэри. Ах, папа, если бы ты хоть немного поспал!
Хардинг. Разве мне можно спать? Смотри, как они выходят из домов, чтобы умереть!
Он встает и в глубоком волнении смотрит на дочь: «И как подумаешь, что я родил тебя на свет!»
Мэри. Даже теперь я рада, что живу, отец!
Хардинг ласково треплет ее по плечу. Потом начинает шагать по комнате, жестоко терзаясь.
«Это тяжелее всего в этой бесконечной войне. Знать, чего жизнь могла бы достичь и чем она могла бы быть, – и оставаться беспомощным!»
Он вынимает предметное стекло из-под объектива микроскопа и в бессильной ярости швыряет его на пол.
Садится в полном отчаянии.
Мэри безуспешно пытается утешить его. На лестнице раздаются шаги. Оба смотрят на дверь.
Мэри. Ричард!
Входит Гордон. Хардинг смотрит на него, со страхом ожидая, что он скажет.
Гордон. Моя сестра…
Хардинг. Откуда вы знаете?
Гордон. У нее страшно бьется сердце. Она слабеет. И… и… она не хочет отвечать.
Хардинг молчит.
Гордон. Как мне ей помочь?
Хардинг, убитый, измученный, молчит.
Гордон. Я думал, что-нибудь известно…
Хардинг не двигается.
Мэри (вскрикивает). О, Джэнет! И вы, бедный…
Она приближается к Гордону; Гордон делает движение, как бы желая предупредить ее, что и он, может быть, заражен. Она не обращает на это внимания. «Ричард!» – шепчет она у самого его лица.
Хардинг встает и уходит, не произнося ни слова. Следуя инстинкту врача, он хочет помочь, даже если положение кажется безнадежным.
Комната Гордона. Джэнет ворочается на кровати. Хардинг, за ним Ричард и Мэри. Хардинг подходит к Джэнет и присаживается на кровать. Он откидывает простыни, прислушивается к ее дыханию. Потом покрывает ее снова и качает головой. Встает с кровати. Гордон задает ему немой вопрос.
Хардинг. Сомнения нет. А ведь этого можно было избежать. Подумать только! Остался всего один невыясненный вопрос. Но я не могу раздобыть даже йоду – даже йоду! Торговли больше нет, достать ничего нельзя. Война продолжается. Эта чума продолжается – и с нею не борются, она хуже войн, которые породили ее!
Гордон. Неужели ничем нельзя облегчить ее положение?
Хардинг. Ничем. Не осталось ничего, чем можно было бы облегчить чье бы то ни было положение. Война – это искусство сеять нищету и бедствия. Помнится, еще студентом-медиком я беседовал с неким Кэбэлом о предотвращении войн. Об исследованиях, которые я произведу, и о зле, которое я буду исцелять. Бог мой!
Хардинг поворачивается к дверям и уходит.
Снова разрушенная и пустынная Площадь. Хардинг пересекает ее, с отчаянием возвращаясь в свою лабораторию.
Комната Гордона. Мэри и Гордон сидят. Атмосфера безнадежности. Оба не сводят глаз с кровати. Джэнет встает. Лицо ее теперь призрачно-бледно, глаза остекленевшие. Она идет по направлению к ним и к аппарату; Мэри и Гордон уставились на нее в ужасе, она проходит мимо них. Лицо ее приближается до размеров крупного плана. Она выходит из комнаты. После секунды колебания Гордон поднимается и спешит вслед за сестрой. Мэри делает несколько шагов, потом садится.
Площадь. Джэнет бродит по ней. Гордон нагоняет ее и пытается взять за руку, но она отталкивает его. Они направляются к толпе, обступившей доску с извещениями перед Ратушей. Толпа разбегается в паническом страхе.
Джэнет и Гордон идут к часовому. Часовой поднимает винтовку.
Гордон заслоняет Джэнет своим телом. Часовому:
– Нет! Не стреляйте, я уведу ее из города!
Часовой колеблется. Джэнет уходит из кадра. Гордон колеблется между нею и часовым и затем следует за нею. Часовой поворачивается им вслед, все еще не решаясь.
Джэнет и Гордон бредут по развалинам Эвритауна. Она впереди, мечется бесцельно, лихорадочно. Он следует за нею. Так мы совершаем экскурсию по Эвритауну в период его полного, окончательного упадка. Мертвый город. От них убегают крысы, отощавшие собаки.
Они проходят через покинутый вокзал.
Общественные сады в полном запустении. Разбитые вывески. Остатки фонтанов, поломанные решетки.
Загородная дорога с пустыми и разрушенными дачами. В садах заросли терновника и крапивы. Джэнет и Гордон проходят мимо прежнего дома Пасуорти, который можно узнать по расщепленному бомбой забору.
Обе фигуры, следуя одна за другой, все удаляются, и следующая сцена проходит за огромными, тоскливыми пустырями на все большем расстоянии.
Джэнет падает и лежит неподвижно. Гордон опускается возле нее на колени.
В первую минуту он не может поверить, что она умерла. Он поднимает ее и уносит на руках. Видно, как где-то очень далеко он несет ее в мертвецкую.
Выходят фигуры в капюшонах и берут ношу из его рук – все это в большом отдалении.
Мэри ждет в комнате Гордона. Теперь сумерки, и ее лицо очень бледно, неподвижно и грустно. Она смотрит на дверь, в которую, наконец, входит, шатаясь, Гордон. – О, Мари, милая Мэри! – кричит он.
Мэри протягивает к нему руки. Он прильнул к ней, как ребенок.
На экране три даты: 1968, 1969, 1970.