Морская Дама

Я старательно делал вид, будто интересуюсь гольфом – игрой, которую на самом деле презираю и ненавижу, как ничто другое в мире. Представьте себе толстяка вроде Миклтуэйта, которому следовало бы ходить в тюрбане и длинном черном халате, чтобы скрыть свою полноту, и который милю за милей гоняет белый мячик с помощью целого хирургического набора инструментов, гоняет то с ребяческой серьезностью, то в ребяческом гневе, гоняет в то время, как вся страна проваливается в тартарары, и к тому же еще приучает невинного мальчика, который носит за ним клюшки, к непристойным ругательствам, безделью и чаевым. Вот что такое гольф! Тем не менее я удержался от презрительной усмешки и пустился в рассуждения о гольфе и о сравнительных достоинствах разных полей для него, как говорят с ребенком о пирожных или дразнят щенка, шепнув ему «Крыса!».

И только когда наш обед пришел к концу, я наконец смог снова взглянуть на подающего надежды молодого журналиста и увидел, что он гораздо более оживленно, чем принято в подобных случаях, беседует о чем-то с гардеробщиком, который подает ему пальто. Тот, казалось, был крайне изумлен, но держался почтительно и отвечал немногословно, но вежливо.

Когда мы пошли к выходу, их беседа все еще продолжалась. Гардеробщик держал в руках мягкую фетровую шляпу подающего надежды молодого журналиста, а тот рылся в карманах пальто, битком набитых какими-то бумагами.

– Это потрясающе. У меня почти все с собой, – услышали мы, проходя мимо. – Может быть, вы…

– У меня крайне мало времени на чтение, сэр, – отвечал гардеробщик.

Глава IV

Высокие достоинства Паркер

Я знаю, что до сих пор излагал события весьма обстоятельно – моим девизом были скорее естественность и правдоподобие, нежели строгость, свойственная свидетельским показаниям. Но если мне удалось наглядно показать читателю, как Морская Дама вышла на сушу и как она смогла, выйдя на сушу, стать членом общества, не возбудив в нем особого волнения, то мои жалкие попытки расцветить, оттенить и украсить выдумкой факты, оказавшиеся в моем распоряжении, не пропали даром.

Морская Дама решительно и без особого шума обосновалась у Бантингов. Не прошло и двух недель, как она обосновалась там настолько прочно, что, если не считать ее исключительной красоты и очарования, а также едва заметной двусмысленности, которая время от времени проскальзывала в ее улыбке, она превратилась во вполне приемлемое подобие человека. Правда, человека, страдающего увечьем: се нижнюю конечность весьма трогательно обмотали бинтами и поместили в нечто вроде лубка; однако, по общему мнению – начало которому, боюсь, положила миссис Бантинг, – в скором времени она снова сможет «ими» владеть, как прежде (миссис Бантинг говорила «ими», хотя это, безусловно, находилось на грани допустимой уклончивости, если не за ее пределами).

– Ну, разумеется, – говорила миссис Бантинг, – ездить на велосипеде ей больше никогда не придется…

Таков был романтический ореол, которым она окружила Морскую Даму.

Невозможно отрицать, что в лице Паркер Морская Дама нашла – или, во всяком случае, миссис Бантинг нашла для нее – истинное сокровище. У Паркер был один недостаток – излишняя молодость; но она уже успела поработать горничной у одной дамы из Индии, «привлекавшейся по делу», была подвергнута перекрестному допросу и вышла из него с честью. Кроме того, она испытала на себе коварство одного молодого человека, который ей очень нравился и которого она застала гуляющим с другой, что шло вразрез с ее непоколебимыми представлениями о приличиях, – а в сравнении с этим все остальное лишь суета сует. После этого она твердо решила, что больше никаких сюрпризов судьба преподнести ей не сможет. На пеструю (и отнюдь не всегда благопристойную) картину жизненного карнавала она взирала с бесстрастной настороженностью, сохраняя невозмутимость, выполняя свои обязанности и решительно уклоняясь от более близкого в нем участия. Локти она всегда держала опущенными, а кисти рук – сложенными вместе перед собой, и даже при самом богатом воображении невозможно было представить себе ее иначе, чем воплощением абсолютной добропорядочности, надежности и аккуратности. Голос ее всегда, при любых обстоятельствах, звучал негромко, но удивительно отчетливо – и лишь с едва уловимым оттенком жеманства. Когда разговор подошел к сути дела, миссис Бантинг начала немного нервничать. Нанимала ее, разумеется, миссис Бантинг, поскольку Морская Дама была еще совершенно неопытна. Однако беспокойство миссис Бантинг было тут же рассеяно.

– Знаете ли, – решилась наконец миссис Бантинг, – она… она страдает увечьем. Вы понимаете?

– Я не знала, мэм, – почтительно ответила Паркер, очевидно вполне готовая понять все, что угодно, видя в этом часть своего призвания в этом мире.

– В сущности говоря, – продолжала миссис Бантинг, изящно водя по краю скатерти пальцем в перчатке и не сводя с него глаз, – в сущности говоря, у нее хвост, как у русалки.

– Хвост, как у русалки, мэм? Да уж… А это болезненно?

– Нет, милая моя, нет, это не доставляет ей совершенно никаких неудобств. Только… понимаете, здесь нужна особая деликатность.

– Конечно, мэм, – ответила Паркер, словно хотела сказать: «Как всегда».

– Прежде всего, мы не хотим, чтобы прислуга…

– То есть младшая прислуга? Конечно, мэм.

– Значит, вы понимаете? – спросила миссис Бантинг, снова подняв глаза и посмотрев на Паркер.

– Безусловно, мэм, – ответила Паркер, не шевельнув бровью, и они перешли к обсуждению условий. «Все обошлось в высшей степени удовлетворительно», – говорила миссис Бантинг, облегченно вздыхая при одном воспоминании об этой беседе. И ясно было, что Паркер целиком согласна с ее мнением.

Паркер оказалась не только не болтливой, но и весьма ловкой и искусной. С самого начала она незаметно, но прочно овладела положением. Это Паркер изобрела для «Него» нечто вроде футляра от скрипки и удлинила утреннее платье так, чтобы оно скрывало жесткие контуры футляра. Это Паркер предложила пользоваться дома и в саду креслом на колесах, а на лестнице сидячими носилками. До сих пор всякий раз, когда Морской Даме требовалась мужская помощь, под рукой неизменно оказывался Фред, иногда даже в излишне больших дозах. Однако Паркер сразу ясно дала понять, что это отнюдь не соответствует ее представлениям, и этим на всю жизнь завоевала признательность Мэйбл Глендауэр. И Паркер же высказалась за прогулки в экипаже и предложила (с такой убежденностью в своей правоте, что ничего другого не оставалось) нанять на летний сезон парную коляску – к большой радости как Бантингов, так и Морской Дамы. Это Паркер распорядилась ежедневно выезжать на восточный конец Лугов и командовала пересаживанием Морской Дамы, во всех его подробностях, из коляски в кресло на колесах, в котором та прогуливалась по Лугам. Это Паркер неизменно со всей корректностью подсказывала, куда могла бы с удовольствием и не нарушая приличий отправиться Морская Дама, и указывала, как туда добраться, а если что-нибудь делать или где-нибудь бывать Морской Даме было нежелательно, то Паркер сразу же незаметно, но неумолимо накладывала в таких случаях свой запрет. Это Паркер спасла Морскую Даму от превращения в исключительную собственность семейства Бантингов и помогла ей обрести достойное положение в обществе, когда разразился кризис. На нее можно было положиться и в самом серьезном деле, и в мелочах. Это она обратила внимание на то, что для Морской Дамы еще не заказаны и не напечатаны визитные карточки («Мисс Лорис Талассия Уотерс» – такое изящное и вполне подходящее к случаю имя было ей дано), и заменила сундучок некоего, вероятно, давно сгинувшего в морских пучинах «Тома Уайлдерза» на шкатулку для драгоценностей, сумочку и первый в жизни Морской Дамы чемодан. (От имени древнегреческого божества Дориды – дочери Океана и супруги морского бога Нерея, греческого слова «талассос» – «море» и английского «уотер» – «вода»).