Неустановленное лицо

“Ну, все уже ясно, – думал я, вежливо кивая. – Ясно, что ты – богема, элита, что ты со связями, что с тобой надо обращаться аккуратно, как с фарфоровой статуэткой. Неясно только одно: зачем мне все это нужно объяснять? Просто так, чтобы я знал свое место? Или ты чего-то опасаешься?”

– Я насчет Ольги Троепольской, – напомнил я, вклинившись в паузу.

– Ах да, да. Ужасная трагедия. – Теперь его глубоко запрятанные глазки смотрели на меня выжидательно. – Чем я могу вам помочь?

– Сейчас нас интересует все, связанное с убитой, – сказал я и улыбнулся ему как только, мог дружелюбней. – Вы ведь художник, стало быть, наблюдательны профессионально. Начните рассказывать, что знаете об Ольге, а я буду по ходу задавать вопросы.

Он тоже ласково мне улыбнулся, даже глаза на миг прикрыл, давая понять, что в полной мере оценил мое замечательное предложение. Но ответил:

– Видите ли, я художник, но несколько специфического склада. Мы, оформители, привыкли отталкиваться от конкретного текста, нашу фантазию, так сказать, будит для начала чужая мысль. Так что лучше задавайте вы свои вопросы, а я, если смогу, буду отвечать.

Я вздохнул: не прошло – не надо. Будем задавать вопросы. Как говорится, ты этого хотел, Виктор Горовец.

– Расскажите, пожалуйста, о ваших личных отношениях с Ольгой Троепольской.

Его лицо выразило глубочайшее изумление.

– Я не слишком хорошо осведомлен... В процессуальных нормах. Но разве я обязан? Об интимных сторонах своей личной жизни?..

Я снова широко ему улыбнулся.

– Виктор Сергеевич, да, конечно же, ничего вы не обязаны! Я ведь сейчас просто пришел к вам побеседовать и прошу мне помочь. Но вы же понимаете, – прибавил я доверительно, – мы убийство расследуем, а не кражу белья во дворе. Вот вы тут о процессуальных нормах толковали. Если настаиваете, мы можем пригласить вас к нам, официально, повесткой. Вам предложат как свидетелю расписаться в том, что об ответственности за дачу ложных показаний вы предупреждены. Вот тогда уже вы будете обязаны...

В этом месте он прервал меня, добродушно макнув рукой: дескать, чего уж там, и улыбнулся мне в ответ еще более широко, чем я. Это была просто выставка-продажа улыбок.

– И кстати, – заключил я, – обратите внимание, что я попросил рассказать о ваших личных отношениях с убитой. Слово интимные употребили вы.

Горовец заерзал в кресле. Видно, он прикидывал, что может быть мне известно, вернее, что могло быть известно Петровой и Пырсиковой. Наконец он принял решение. Для начала это выразилось в том, что он повольнее устроился на подушках и изобразил ухмылку типа: “здесь все свои ребята”.

– Да что это я, ей-богу! Ольга была женщина незамужняя, я холостой, что тут зазорного?

Я молчал, чувствуя, что теперь он будет говорить без понукания.

– Ну, было, было, – действительно продолжал Горовец. – Да и то сказать – что было-то? Легкий романчик, а уж вам небось наговорили с три короба! Ох, люди, ну, языки!

– Давно? – спросил я, ощущая, как ширится во мне неприязнь к этому человеку.

– Что давно?

– Романчик. Давно был?

– Да как сказать. Если честно, этой зимой началось, а к весне, почитай, все кончилось.

– Что так?

– Господи, ну и вопросы вы задаете! Сами-то женаты?

Это было настолько неожиданно, что щеки мои помимо воли вдруг стали наливаться краской, и я впервые в жизни чуть было не крикнул сакраментальное: “Здесь вопросы задаю я!” Но сдержался и коротко ответил:

– Нет.

– Ну вот! – радостно отреагировал он. – Значит, должны понимать. У мужчины и женщины возникло вполне естественное влечение друг к другу, потом прошло. Что ж, по-вашему, в наши-то годы обязательно любовь до гроба?

– И как вы расстались? Спокойно?

– Естественно! Как вполне интеллигентные люди. Или вы думаете, что меня на пятом десятке вдруг пронзила роковая страсть к этой корреспонденточке и я застрелил ее в порыве ревности? – Он оскорбительно рассмеялся, а меня покоробило, хотя оскорбление было направлено на убитую Ольгу. Впрочем, может быть, именно поэтому у меня возникло желание тоже сказать ему что-нибудь приятное.

– Ну почему же, – заметил я, окидывая Горовца оценивающим взглядом. – Вдруг наоборот, Ольгу пронзила роковая страсть?

– Вы не намекайте, не намекайте, – усмехнулся он. – Я себя в зеркале каждое утро вижу. Это вы по молодости лет пока думаете, что женщину привлекают в мужчине бицепсы, широкие плечи или физиономия, как у Марлона Брандо. Все это, дорогой блюститель порядка, годится в крайнем случае для первого впечатления. Женщины между тем существа гораздо более тонкие, чем принято думать. Им мудрейшей природой дан изумительный дар – начиная с, какого-то момента видеть своего мужчину примерно таким, каким он сам себя ощущает. Мы к иной красавице подойти боимся – ах, думаем, это не про меня! Я не такой, я не этакий, близорукий, спина сутулая! Квазимодо не имел права влюбляться в Эсмеральду, а вот взял и влюбился! Так вот, я однажды решил, что буду отныне человек – без единого комплекса. Да, маленький, толстый, некрасивый. Ну и что? Меня это не смущает, значит, и женщину не смущает! Она сама, если захочет, найдет во мне уйму положительных качеств: я, например, талантливый, удачливый, остроумный, – я умею женщину развлечь, у меня деньги, машина, квартира. Да разве с этим ваши бицепсы могут сравниться?!

– И которое из ваших качеств прельстило Ольгу? – поинтересовался я.

– Не знаю, – ответил Горовец, утомленно откидываясь в кресле. – Не спрашивал. Как видите, я не скрываю того, что люблю женщин, и женщины отвечают мне взаимностью. Простите, но Ольга была в моей жизни всего лишь эпизодом.

– Вы часто бывали у нее дома?

– Никогда не бывал. Только подвозил до подъезда. Она же в коммуналке жила, у нее соседи, кажется, были какие-то склочные.

– Она не говорила подробней, что за склоки?

– Говорила, да я слушал вполуха. Меня, знаете ли, это мало интересовало. Что-то там у них было с обменом. А, вспомнил! Раньше в квартире жила еще одна старушка, потом она умерла, и эти ее соседи забрали себе вторую комнату. И как только все оформили, сразу стали предлагать Ольге разъехаться. Но квартирка-то у них маленькая, и однокомнатную для Ольги предлагали только где-то у черта на куличках. Она отказывалась, они ей сначала деньги предлагали, потом скандалить начали, третировали ее как-то. В подробности я не вникал. Предложил один раз помочь, если надо, подключить кое-какие связи в исполкоме, в милиции. – Он приумолк, вскользь глянув, какое впечатление производят на меня его слова.

Но я хранил непроницаемый вид.

– И что же она ответила?

– Сказала, не надо. Пообещала, что сама с ними разберется.

– Каким образом?

– Не знаю, – ответил Горовец, подумав. – Не спрашивал.

– Она знакомила вас с какими-нибудь друзьями?

– Нет, мы больше к моим ходили.

– Может быть, рассказывала о ком-то?

– Может быть. Но я не помню. Все они любят рассказывать... Особенно по утрам... Я же вам сказал, это было не больше, чем эпизодом.

Он нетерпеливо схватился за подлокотники кресла, давая мне понять, что разговор подошел к концу. Но я еще задал не все свои вопросы.

– А вы не знаете, после вас у нее кто-нибудь появился?

– Понятия не имею! – решительно ответил он, но мне показалось, в глазах его что-то мелькнуло.

– Скажите, Виктор Сергеевич, а о ком она могла писать в этой своей юмористической повести? “Дневник женщины”, кажется. Вы о нем слышали?

– Слышал, – ответил Горовец нехотя. – Да только она ведь его читать никому не давала, одни разговоры вокруг. Я всегда считал, что это очередной ее фокус.

– Очередной? – переспросил я. – А какие были перед ним?

– Не знаю! – неожиданно зло воскликнул он. – Что вы к словам придираетесь? – Но тут же взял себя в руки и продолжал спокойней: – Это просто выражение такое. Я вам сказал: больше ничего не знаю. Что мог, то рассказал. А теперь простите, мне тоже нужно работать.