Страница 57 из 64
— У вас там хоть водопровод есть? — спросил я с сомнением.
— У нас даже рентген есть, — ответила она с оскорбленным видом.
Рентген мне был ни к чему, а вот водопровод нужен, чтобы набрать воды для омывателя переднего стекла. Я сообщил об этом Тине, но она, неожиданно зардевшись, заявила, что не хотела бы появляться на работе в чьем-то сопровождении, объяснила, где найти кран, мазнула прощально губами по моей щеке и скрылась на лестнице, ведущей куда-то в подвал.
Благородно выждав минут пять, я с большой пластмассовой бутылью из-под «Фанты» в руке вылез из машины и направился по ее следам. Но посреди двора мне навстречу попался какой-то хмурый парень, который, указав подбородком куда-то мне за спину, спросил не очень дружелюбно:
— Глянь, это не твою тачку там курочат?
Я рефлекторно обернулся, но глянуть на тачку не сумел: ее загораживала парочка еще более хмурых детин на голову выше меня и раза в полтора шире в плечах. Один из них просто протянул ко мне руку и железной хваткой взял за горло. А тот, первый, что посоветовал глянуть, навалился сзади, залепляя мне все лицо какой-то остро пахнущей тряпкой. Вот, собственно, и все. Больше ничего не помню...
Пробуждение было мучительным. Первой пришла боль в темечке — острая, как воровская заточка, и такая же безжалостная. Потом вернулось зрение, но его не сразу удалось сфокусировать, и прошло некоторое время, прежде чем я понял, что лежу на спине, глядя в аккуратно обшитый вагонкой потолок. Затем как будто появился слух: я начал различать рядом с собой какой-то тягучий равномерный скрип, но догадаться о его происхождении мне было не по силам. Наконец я пришел в себя настолько, чтобы слегка повернуть голову, а вслед за ней глазные яблоки — и все встало на свои места.
Мое бренное тело помещалось на кушетке, кушетка стояла на веранде, вероятно, загородного дома, а скрип издавало плетеное кресло-качалка. В кресле сидел маленький и чистенький, как весенний воробушек, старичок. Покачиваясь туда и сюда, он смотрел на меня с умильной улыбкой.
— Ну, слава Богу, оклемался, теперь все хорошо будет, — произнес он с видимым облегчением. — А то я уж волноваться начал, не переборщили ли ребята. Ах, молодежь, молодежь, ни в чем не знают меры!
Если он имел в виду ту пакость, которой эти кретины отравили меня во дворе ветлечебницы, то я не мог с ним не согласиться: имел место явный перебор. Его облегчение по поводу того, что я оклемался, тоже было мне близко. Но в том, что все теперь будет хорошо, у меня были серьезные сомнения.
А старичок тем временем, закончив улыбаться, качнулся в мою сторону, но назад откидываться не стал, а замер в этом положении, уставившись на меня блеклыми, как застиранная занавеска, глазами. Некоторое время он рассматривал мою персону без всякого выражения на лице, словно рыбку в аквариуме, потом тяжко вздохнул и сказал огорченно:
— Советовали тебе, уговаривали, а все без толку. Помнишь, мы с тобой про абдуценс-то болтали? Не то ты тогда выбрал, сынок, ох, не то! А теперь видишь какая беда приключилась?
— Дядя Гриша, — просипел я, не узнав собственный голос.
— Точно! — обрадовался он. — Опознал старика! Вот я и говорю: беда. Но ты не унывай, Игорек, абдуценс он и в Африке абдуценс. Всегда есть зло поменьше, а есть побольше. Надо только правильно выбрать.
Я сделал над собой усилие и попытался сесть. С третьего раза у меня получилось. Веранда слегка поплыла перед глазами, но это вскоре прошло. Взглянув на небо, я с удивлением обнаружил, что солнце уже садится, и поразился тому, сколько пролежал без сознания. Дядя Гриша с неподдельным интересом наблюдал за моими барахтаниями.
— Молодец! — похвалил он меня и спросил: — Ну как, беседовать уже можешь?
— О чем?
— О жизни! — захихикал своим старческим тенорком дядя Гриша, но тут же перешел к серьезной, даже скорбной интонации: — О чем же еще? О твоей, сынок, жизни.
Я кивнул, от чего у меня опять все маленько заколыхалось в голове, и сказал:
— Если б хотели убить, давно убили бы.
— Верно, — одобрительно согласился дядя Гриша. — Начал соображать. Но тут что надо помнить? Тут надо помнить, что смертушка она ведь тоже разная. Бывает быстрая и легкая, вроде как водички глоток, а бывает до-олгая и ох какая страшная... Ты мне верь, Игорек, я знаю.
— Верю, — снова кивнул я, но голова больше не закружилась, и это меня обрадовало. — Верю, сразу видно, что вы палач со стажем.
Он склонил голову набок и еще больше сделался похож на воробушка, разглядывающего крошку, прежде чем ее склевать.
— Наверное, обидеть думал? — спросил он добродушно. — Не обидел. Палач, знаешь ли, профессия ничем не хуже других. По нынешним временам даже весьма дефицитная.
Еще по прошлому разу я помнил, что беседовать с этим милым другом все равно что чесать, где чешется, то есть можно бесконечно. Но в данный момент мои полемические возможности были сильно ограничены моим физическим состоянием, поэтому я просто спросил, стараясь говорить погрубее и порешительнее:
— Короче, чего надо?
— Вот это мужской разговор! — обрадовался дядя Гриша. — Сейчас все доложу по порядку, — он выставил вперед маленькую ручку с тонкими сухонькими пальчиками и для начала загнул мизинчик: — Вопрос первый: заметочка сегодня в вашей газетке — твоя работа?
Сердце коротко трепыхнулось и замерло: ну, чего ждал, того и дождался. Теперь думай, что ответить: фамилии там моей, конечно, нет, но уши торчат. Быстро, быстро надо решать, что выгодней.
Не дождавшись от меня немедленного ответа, дядя Гриша нахмурился:
— Так, Игорек, дело у нас не пойдет. Что, мне из тебя каждое слово клешами вытягивать? — Помедлил чуть-чуть, пожал плечами и вздохнул: — А в общем-то, если настаиваешь, можно и клещами. Раскалим их сперва легонько на конфорочке и...
— Моя работа, — прервал я его.
Удовлетворенно скрипнув, дядя Гриша вернулся обратно в радужное настроение:
— Видишь, какая штука абдуценс: и клещи без надобности. Тогда второй вопросик, — он загнул безымянный палец. — Что это за источник у тебя такой, "близкий к криминальному миру", а?
Выбрав направление, я решил пока с него не сворачивать, поэтому отвечал с приятной собеседнику резвостью и в его же манере:
— Аркатов, покойничек. Нешто сами не знаете?
— Я-то знаю, — кивнул он, — да хочу от тебя услышать. И чего еще там этот Аркатов наболтал?
— Что наболтал — все в газете, — пожал я плечами, попутно радуясь, что, кажется, не только плечи, но и руки с ногами вновь обретают способность подчиняться.
— Это что ж, — недоверчиво кхекнув, спросил дядя Гриша, — так прямо и сказал тебе: я, дескать, диспетчер по заказным убийствам? А Барин, значит... как там у тебя? «Активный участник»?
Я кивнул.
— Так не сказал, потому что мне это было и без него известно. А подтвердить — подтвердил.
— И откуда ж это тебе было известно? — воздел брови старичок.
— Кулек сказал. Можете у него спросить.
— У Кулька, дорогой ты мой человек, ничего теперь не спросишь, — грустно сообщил дядя Гриша. — Умер Кулек.
— Царствие ему небесное... — пробормотал я.
— Да, поторопились, — согласился он. — Ну, поехали дальше. Третий вопросик: что за папочку передал тебе Аркатов?
Вот оно наконец: на этот раз сердце подпрыгнуло к горлу и там застряло теплым комком. Папочка. Она или моя последняя надежда, или смерть. Только бы не ошибиться — ни в слове, ни даже в интонации.
— Какая такая папочка? — спросил я удивленно.
Безобидный с виду воробушек начал раздуваться и багроветь, на глазах превращаясь в хищника.
— Ты со мной, сынок, не шути, — угрожающе прошипел дядя Гриша. — А то тебе клещи-то еще райским наслаждением покажутся. Отвечай: что за папка?
Особо делать вид, что я испугался, мне не пришлось: у меня и впрямь поджилки тряслись. Поэтому, надеюсь, заканючил я вполне натурально:
— Ну папка. Папочка. В ней все его разговоры с заказчиками. Он их на пленку записывал.