Страница 40 из 64
Дочитав, Хван поднял на меня широко раскрытые глаза.
— Нет, каково! Сам признает, какими могут быть последствия, и сам же это все равно публикует! Провокатор! — Выкрикнув это, он ткнул теперь уже в меня своим сучковатым пальцем. — Вы что, хотите развязать гангстерскую войну на улицах? Чтоб смаковать потом подробности?!
Эк его, подумал я с огорчением. И ведь снова их волнует не то, о чем, собственно, речь, а как посмел, зачем высунулся, почему не согласовал. И еще: что теперь будет. Глядя в шальные зрачки важняка, можно было подумать, что, будь у него сейчас на боку «маузер», пустил бы он меня в расход без всяких сантиментов. Руководствуясь революционным правосознанием. Всего этого вслух я, конечно, не сказал, а лишь заметил рассудительно:
— Ну, во-первых, гангстерскую войну нечего развязывать, она и так давно идет, без моей помощи. Во-вторых, почти все, с кем я встречался при подготовке материала, либо твердо знали, либо подозревали, кто и за что мог убить их близких, — от них, собственно, вся информация. Единственное, что я сделал — так это объединил разрозненные случаи в систему. Кстати, весьма неполную, потому что людей, судя по всему, убивают не только с помощью автомобилей, есть и другие способы...
Произнеся последние слова, я с ужасом понял, куда меня невзначай занесло, и прикусил язык, но Хван, кажется, ничего не заметил. Он талдычил свое:
— Необходимо тщательно изучить вопрос, не содержится ли в ваших действиях умысла на подстрекательство к убийству...
— Замысла, — поправил я его. Стало ясно, что спорить по существу абсолютно бессмысленно.
— Что?! — вытаращился он.
— Не надо путать понятия, — объяснил я. — У людей пишущих это называется не «умысел», а «замысел». Почувствуйте разницу.
— Хорошо, — неожиданно, как все неврастеники, Хван успокоился и перешел к нормальному тону. — Давайте поговорим о ваших замыслах. Готовите новую статью на ту же тему?
— С чего вы взяли? — неприятно удивился я подобной прозорливости.
— Ну как же! — почти весело объяснил он. — Толкуете про другие способы убийств! Вероятно, в редакцию пошли отклики, граждане приходят с аналогичными случаями?
Ах ты, сукин сын, подумал я со смесью досады и уважения, заметил все-таки! И вслух нехотя признал:
— Есть кое-какие обращения. Что с того?
— А то, — снова посуровел голосом Хван, — что все эти сведения отныне относятся к уголовному делу, заведенному по фактам, изложенным в вашей статье. И подлежат немедленной выдаче следствию. Как, выдадите добровольно или прикажете провести обыски дома и в редакции? Про личный досмотр тоже не забудем, не беспокойтесь.
Он глядел на меня торжествующе, его лицо горело теперь передо мной всеми переливами красного, как светофор, запрещающий любое движение вперед. Впрочем, колебался я недолго. С некоторым даже облегчением вытащил кассеты и блокнот. Баба с возу...
Хван споро оформил выдачу документально. Округло формулируя, накалякал быстренько короткое объяснение от моего имени и протянул мне со словами:
— Ознакомьтесь и внизу напишите: «С моих слов записано верно и мною прочитано».
А после того, как я поставил подпись, заметил снисходительным тоном победителя:
— Надеюсь, вам ясно, что отныне использование всех этих материалов, так же как и им подобных, возможно только с санкции следствия. И что дальнейший сбор новых улик и свидетельских показаний находится в юрисдикции исключительно прокуратуры. Вы предупреждены. Не советую нарушать закон.
С этими словами он поднялся, давая понять, что допрос окончен. Я тоже встал со стула и сморщился, обнаружив, что у меня затекли нога и шея. Хван же сиял, как свежий блин: похоже, он полагал, что эта встреча закончилась в его пользу. Смешно, но я считал, что в мою.
22
Лапша
В конце концов, если смотреть на вещи здраво, это было не так уж плохо, что суровая рука закона сняла с моих усталых плеч необходимость писать продолжение «МАШИНЫ СМЕРТИ». По зрелом размышлении я пришел к выводу, что мне, пожалуй, не прожить еще одну такую же неделю под угрозой погибнуть каждую минуту: не прибьют бандиты, помру сам. Со страху. Поэтому в редакцию я возвращался, можно сказать, с легким сердцем. И даже очередной нагоняй, которым меня приветствовал Таракан, был воспринят мною с необычной покладистостью.
— Ты не заболел? — поинтересовался он озабоченно. Но получив отрицательный ответ, тут же успокоился и потребовал, чтоб я ему немедля в письменном виде представил график, который будет отражать, как и в какие сроки спецкор Максимов намерен разрабатывать «ИНТЕРТУР».
— Или ты хочешь дождаться, пока нас всех засудят? — угрожающе раздувая усы, спросил Таракан напоследок.
Я пообещал все сделать в точности, как он велел, и пошел к себе, размышляя по дороге, почему это все сегодня хотят меня засудить. Никакого графика я, конечно, составлять не собирался. Прежде всего потому, что у меня в плане имелся только один пункт — позвонить Ангелине в городской суд, каковой я немедленно по прибытии в свой кабинет и выполнил. Ангелина была чем-то занята, раздражена, выпалила мне, что провозилась с этим чертовым списком три дня, там фамилий десять или больше, но у нее нет сейчас времени его диктовать. Если желаю, могу приехать за ним лично. Я не желал: дорога через полгорода, жара, пробки. Сошлись на том, что как только у нее выкроится минутка, она скинет его для меня в редакцию по факсу. Целую крепко. Твоя А.
И наконец-то начались нормальные трудовые будни. То есть я слонялся по конторе, пил с Чепчаховым кофе в буфете, беседовал о политике с Железным Веником, периодически заглядывал к Нелле узнать, не пришел ли мне факс, а между этими занятиями отвечал по телефону и принимал посетителей. Посетители все были из рань-шей жизни, с профессиональной точки зрения — пустая порода в отвале, шлак, отработанный пар. Пара новых эпизодов со смертельными наездами. Рутина. Правда, еще два случая со свеженькой начинкой: в одном человек упал под поезд в метро (толкнули?), в другом задохнулся в собственном гараже от угарных газов. Надо ли подчеркивать, что все погибшие имели достаточные основания быть убитыми? Стоит ли говорить, что всех приходящих я с душевной легкостью переправлял в прокуратуру, прямо к следователю по особо важным делам господину Хвану?
Только одного визитера, вернее, так сказать, визитерку, пришедшую под самый вечер, следует отметить отдельно, потому что ее рассказ занятным образом не подпадал строго под категорию старых или новых случаев. Точнее, возвращал меня к уже известному эпизоду, но с дополнительными подробностями.
Это была тонкорунная еврейская женщина лет тридцати с тысячелетним лицом, слепленным в незапамятные времена еще старым Богом Яхве, темноокая и крутобедрая, мягкая в движениях и уверенная в словах. Больше мне нечего сказать про нее, кроме разве того, что, посмотри она хоть раз на меня ласково, я тут же влюбился бы без памяти, бросил все и пошел за ней на край света. Но это, конечно, не характеристика. Тем более что она вообще никак на меня не смотрела, она смотрела сквозь меня, в какую-то невообразимую даль.
Буквально с первых слов я понял, что речь идет о смерти Александра Фураева. Инесса (имя под стать волнистым смоляным волосам) была его любовницей. Именно к ней, а не к какому-то мифическому «школьному товарищу» ездил так часто нефтяной магнат. В ста метрах от ее дома он и был сбит насмерть неизвестным автомобилем. Было видно, что описание подробностей не доставляет ей большой радости, поэтому я не стал дожидаться конца рассказа и объяснил, что мне эта история уже известна. Правда, прежде чем сделать следующее сообщение, я маленько внутренне помялся в смущении, но потом решил, что мертвые сраму не имут, и пересказал то, о чем узнал от куклы Барби, она же законная вдова покойного.
— Этого не может быть, — просто, без нажима произнесла Инесса. Она вообще не только двигалась, но и говорила удивительно мягко. Поразительное дело, от этого ее высказывания выглядели чрезвычайно убедительными и категоричными.